— Ну да, того же Ивана, спросите, он подтвердит. Да и вы сами наверняка уже знаете.

— А, на Арене. Это совсем другое. У вас нет права лечить кого бы то ни было, соответственно вы не будете лечить и пострадавшего. Тем более, что он уже излечен за счет городской казны.

— Ну тогда я не понимаю к чему наш с вами разговор.

— К тому, что лечение не дешево, и вам придется возместить ущерб — это раз, заплатить штраф за материальный ущерб — два, заплатить штраф за моральный ущерб — три, компенсировать городу беспокойство — четыре.

На мгновение мне показалось, что положение мое не столь и плохо. Штраф! Сдерут немало, думал я, но штраф всего лишь деньги.

— В общей сложности штраф составляет двести сорок три тысячи, восемьсот семьдесят шесть серебряных монет.

— Сколько?! Да ведь это больше, чем у меня есть! — От неожиданности я вскричал. Да, чрезмерность сумм ожидалась, но не обдирание как липки.

— У вас есть именно столько. — Женщина тепло улыбнулась как другу.

— Большая часть есть. Столько — нет.

— Вероятно, вы забываете о той части ваших призовых, что передали своему слуге.

— Ивану? Но это его деньги. Однако же, да, в сумме, возможно, и выйдет.

— Уверяю вас, именно столько у вас и есть.

Спорить было нечего, но промолчать вовсе я не мог.

— Простите мою настойчивость, прошу извинить меня, уважаемый Страж, но не кажется ли вам, что это слишком?

— Не кажется, осужденный, ведь у вас есть эти средства.

— Простите еще раз, но… вот будь у меня иная сумма, вы бы назначили ее?

— В данном случае да.

— И так откровенно говорите об этом?! — Я не мог не восхититься подобной непринужденностью.

— А что вас, собственно, смущает? — Женщина непонимающе подняла брови. — Есть проступок, есть наказание. Соразмерность определяет конкретная ситуация, в вашем случае она такова. Цените мягкость и рачительность государства. В былые времена с вас бы сняли кожу, или сделали еще что похуже.

— О, да, — я тоже улыбнулся, — безусловно, я ценю мягкость, и, особенно оценил рачительность. Обобрать до нитки — превосходный пример.

— Вы говорите так, словно свободный человек, а не опекаемый преступник. Государство ваш опекун, если вы не запамятовали.

— Нет-нет, что вы! Это я помню всегда. А если забуду — то вы мне напомните, госпожа Страж, не правда ли?

— Напомню, я или еще кто-то, не принципиально. У вас странная черта произносить очевидные, обыденные вещи так, словно вы желаете открыть мне глаза на нечто неведомое. Учитывая данное ваше свойство, я не сомневаюсь в том, что мы с вами еще увидимся здесь. Мой долг предупредить вас быть внимательнее и осторожнее, ведь не все вопросы легко разрешить штрафными санкциями. Берегите себя.

— Да-да, — закивал я, — стало многое яснее. Небольшая растерянность, что вы наблюдали, прошла. Просто вы содрали с меня невероятный, умопомрачительный штраф за то, что можно было решить вообще без денег, если не считать моральный ущерб, и я был удивлен пару минут, не более того.

— Рада, если дело обстоит так, как вы говорите.

— Госпожа Страж, последний вопрос, — заметив, что она собралась уходить, я заторопился, — а я имею право подать жалобу на моральный ущерб? Как лицо опекаемое нашим славным государством?

— Жалобу? Вы? На кого?

— На пострадавшего. Ведь он оскорблял меня перед тем как лишился чувств.

— Он ударил вас?

— Оскорбление словом.

— Сомнительно. — Она задумалась. Не женщина, а белка грызущая орехи из наших грехов! Я восхитился. — Да и смысла никакого. Вы ударили его, и доказать, что оскорбление словом так задело вас, будет сложно. Но и в случае успеха вам ничего не присудят, поскольку вы ответили делом. Хорошо еще, если издержки следствия присудят лишь ему, а не разделят между вами. А главное, что там в кармане — вошь на аркане.

— Издержки следствия?

— Все стоит денег.

— Понятно. Надеюсь, что государство наше не слишком поиздержалось, оказав квалифицированную медицинскую помощь страдальцу.

— Ровно на сумму положенной ему части штрафа, и уже взысканную.

Смех я сдержал, все-таки мой юмор здесь не всегда понимают. Внутренне же порадовался за Валеру. Столько пыхтел — и забесплатно.

— Благодарю вас за уделенное мне время, Страж, и, раз все недоразумения столь удачно разрешены, то позвольте откланятся?

— Всего вам доброго, Кровавый Гарри.

"И заходите еще, когда в карманах что-то зазвенит", — добавил я мысленно, — "будем вам рады".

Иван ждал меня уже на улице, перед ступенями у входа. Широко расставив ноги, он по-хозяйски заправил руки за пояс и, задрав голову, наслаждался моросящим дождиком. Я встал рядом, скопировав позу.

Было легко и пусто. Напряжение отступило, сменившись добродушной безмятежностью. Значит, не показалось, действительно все не так плохо. Может это энергетика здания Стражи влияла подобным образом, а может несбывшееся ожидание худшего, или выветрился алкоголь, или, ударив придурка, я выплеснул скопившуюся отрицательную энергию, а возможно, что и все сразу, но почему-то именно сейчас, нагло обобранный законниками, я впервые ощутил, что я — хозяин.

Хозяин чего? Себя? Своей судьбы? Не очень похоже. Окружающего? Тоже нет. Но чувство было, и было оно прекрасно. С одной стороны, у меня нет ничего, да и сам я "опекаемый", а с другой… с другой стороны я стал убийцей. Дает ли это что-то? Меняет ли человека? Конечно. Считаю ли я эти убийства реальностью? Не знаю. Но трясет меня "до" все больше, а отходняк "после" все меньше. Я изменился, факт. Взять хотя бы сегодняшний день — некто со слугой и нахлебником (если взглянуть на себя со стороны) завалился в ресторан, где устроил пирушку, затем в дом терпимости, причем в обоих случаях не мелочился, затем едва не убил человека, заплатил штраф и преспокойно ушел. В моей прошлой жизни я не имел подобных возможностей, чему был рад. Что же будет, когда с меня снимут ограничение прав? Неужели я действительно буду тридцать лет жить бойцовской собакой? Вряд ли. Тесно мне на Арене. Как и почему это закончится — не