— Ты! — завизжала Агата и согнув пальцы, как когти, попыталась на меня кинуться.

— Держите ее! — завопил стюард, влетая в каюту во главе целой толпы охранников. — Я вызвал полицию к трапу!

— То-то Барраке будет радости. — вздохнула я, когда брыкающуюся Агату поволокли на выход.

— Я сама пойду. — репортерша прекратила бешено строчить в блокноте, и с достоинством кивнув охранникам, направилась следом. У самой двери она остановилась и обернулась. — Последний вопрос… Если вы ни от кого не скрываетесь, почему летите дирижаблем? Неужели тоннели все еще небезопасны?

Я прикинула, что эта ушлая барышня может настрочить в своей газетенке… и выбрала меньшее зло.

— Потому что леди в положении нельзя проходить через Междумирье.

Репортерша на миг замерла, потом по лицу ее расплылась блаженная улыбка — видно, представила горячий материал на газетной полосе, пискнула:

— Поздравляю! — и вымелась вон.

— Лорд, леди, мы нижайше… — забормотал стюард.

— Все вон! — бросил Трентон. — Нас не беспокоить! О’Тул! Вас тоже касается!

Может, лепрекон и хотел возразить, но жаждущий загладить вину стюард ухватил его за рукав и поволок к выходу. Дверь захлопнулась. Мы дружно облегченно вздохнули.

— Устала? — Трентон присела возле моего кресла на корточки и взял мои ладони в свои.

Я соскользнула с кресла прямо ему в объятья — те самые, что когда-то так надежно удерживали меня на спине кувыркающегося между вспышками заклятий ездового дракона, когда мы неслись над линией фронта.

Да так и не отпустили с тех самых пор.

Заглянула в серые, похожие на северные озера глаза.

И близко-близко, губы к губам, прошептала:

— Не настолько, чтоб не закрепить мое… положение.

КОНЕЦ

Дорогие друзья, эта история закончена, но впереди еще бонус-приквел о знакомстве Летиции и Трентона. Это повесть о войне, а значит, она жестче и печальнее основной истории.

Я несла свою Беду

По весеннему по льду

Обломился лед — душа оборвалася

Камнем под воду пошла

А Беда — хоть тяжела

А за острые края задержалася…

— Заткнись! — пивная кружка грохнула об пол у самых ног певицы и разлетелась вдребезги.

— Дзааанг! — прижатая гитарная струна задребезжала надрывно и жалобно, певица вскочила и повернулась боком, собственным телом прикрывая гитару, как ребенка.

— Хватить выть! Мы где? В кабаке или на кладбище? — алеманский маг-майор в полурасстёгнутом кителе, из-под которого выглядывала сбившаяся в комок несвежая рубашка, поднялся, пошатываясь, из-за стола. На его ладони медленно, но неуклонно начал раскручиваться огненный шар. — Ты! — налитый кровью взгляд вперился в метрдотеля, а шар на ладони подрос. — Да, ты! Отвечай, мы где?

— «Ледяная синь», господин маг-майор, лучшая ресторация Севера! — мэтр невозмутимо поклонился.

— Да! За то и воевали! — рявкнул маг-майор, пошатнулся, тяжеловесно плюхаясь обратно на стул. Но шар не упустил, наоборот, подставил вторую ладонь, позволяя огню разрастись еще больше.

Возможно, это когда-то и была лучшая ресторация северных провинций империи, но сейчас она выглядела не лучшим образом. Вышитые скатерти еще пытались стирать, но крахмалить уже давно перестали, да и стирка не могла справиться с последствиями «битвы бокалов»: когда забросив ноги на стол и балансируя на задних ножках стула, господа алеманские офицеры осушали стакан за стаканом, соревнуясь, кто дольше удержит равновесие. В «Ледяную синь» не допускались нижние чины, но мест все равно не хватало, и среди прозрачных, как лед, столиков на тонких металлических ножках, уцелевших с довоенных времен, были в беспорядке втиснуты дубовые столы из соседнего трактира, и даже просто обеденные столы, реквизированные в опустевших домах. Громадная, во всю стену оконная рама по-прежнему была чудом кузнечного искусства — кованное дерево с железной корой и раскидистыми ветвями, от толстых до самых тоненьких и хрупких. Но вставленные между ними блекло-голубые стекла с навсегда застывшим морозным узором вытекли и расплавились, когда алеманские маги бомбардировали огненными шарами город. Со стороны улицы окно просто забили досками, и теперь в зале было темно даже под застывшим в зените беспощадно-ярким северным солнцем, а в щели немилосердно дуло. На стенах виднелись горелые проплешины — подвыпившие алеманские маг-офицеры не всегда были способны удержать заклятья. Вышколенных официантов, некогда почтительно, но с достоинством встречавших имперских лордов и их элегантных леди, заменили истерично-разбитные подавальщицы. Девицы искренне старались соответствовать, но роскошные туалеты, найденные в уцелевших особняках знати, сидели на них нелепо и неуклюже, и уже украсились пятнами от вина, а физиономии девиц — синяками. Да и сам мэтр, хоть и отчаянно старался сберечь довоенный лоск, но пластрон его манишки, некогда белоснежной, пожелтел, а на фраке, если присмотреться, можно было углядеть следы штопки. Но глаз его оставался по-прежнему зорок. Один взгляд на красную от хмеля и бешенства физиономию майора, едва заметный жест… Из-за словно отлитой изо льда стойки выскочила девица с подносом и поспешила к алеманцу.

— За счет заведения, господин офицер! — прошелестела она, сгружая перед алеманцем новую кружку пива.

Пиво! В «Ледяной сини»! Как в какой-нибудь забегаловки для рабочих с плавильных заводов! Мэтра передернуло… но только мысленно. На лице не отразилось ничего, кроме благожелательного внимания к клиенту. Девица торопливо выставила рядом тарелку с благоухающим розмарином куском мяса в окружении крошечных томатов.

Мясо стоило дорого, а уж томаты были на вес золота — оставшиеся под Империей южные провинции больше не снабжали захваченный алеманцами Север, а чудо инженерной мысли, прогреваемые паром теплицы, до войны занимавшие целые кварталы на окраине города, растворились в пламени алеманских драконолётов. Уцелела лишь та, которую хозяин «Ледяной сини» предусмотрительно держал на заднем дворе ресторации. Там, у дверей теплицы, его и застрелили в первый же день оккупации — кинулся наперерез алеманскому солдату, собиравшемуся распахнуть дверцу к зябким кустикам томатов, и крохотным, но таким чувствительным апельсиновым деревцам. Пуля прошла ему сквозь грудь и уже на излете ударила в стекло, оставив за собой похожий на паутину узор трещин. На следующий день мэтр сам заколотил треснувшее стекло фанерой, то и дело промахиваясь молотком мимо гвоздя — то ли с непривычки, то ли от заволакивающих глаза слез. Но теплицу он сохранил — «Ледяная синь» должна была оставаться лучшей ресторацией Севера.

— Это что? — алеманец брезгливо, как кот лапой, покатал вилкой крохотные томаты по тарелке, и ткнул зубчиками в мясо.

— Стейк по-имперски. — невозмутимо ответствовал мэтр.