что маисового полоза. А маисовым полозам, знаете ли, в жизни приходится несладко. Их часто по ошибке принимают за медноголовок, хотя полозы для людей не опасны. Они и добычу убивают ласково – душат ее в объятиях, ха! Но я отвлекся.

Кожа у Лайсве была цвета песка в пустыне, а глаза – прозрачно-голубые. Растрепанные черные волосы падали на плечи спутанными волнами.

Тогда мы с моим папашей Флинтом жили у зернохранилища. Работали на строительстве первого железного каркаса морской дамбы. Ходили по балкам на самом верху. Не знаю, понимал ли кто тогда, что нас ждет и как скоро все станет плохо; может, и понимал, а может быть, и нет. До последнего великого коллапса оставалось недолго. Великий разлив тогда еще не случился. Мы слышали об облавах на беженцев, но массово нас тогда еще не забирали. Если подумать, все признаки были налицо, и даже то, что случилось с отцом, – я предвидел, что это случится. Однажды утром выскочил карабин на одной из его страховочных веревок, и он упал с высоты примерно восемьдесят футов. Мы стояли рядом наверху. Он рухнул вниз, как камень, дернулся, когда натянулись страховочные веревки, повис и закачался. Я все видел. Я не успел даже испытать шок – все произошло так быстро. Но картина его падения навсегда отпечаталась перед глазами. Он упал как подстреленная птица – с вытянутыми в стороны руками и широкой сильной спиной.

В нашей хижине рядом с зернохранилищем в изобилии водились крысы и мыши. А маисовый полоз был таким толстым и с такой яркой оранжевой шкуркой, что, клянусь, в темноте он светился. Полозы – очень спокойные змеи. Кусаются лишь в случае крайней необходимости. Самый старый полоз прожил более тридцати лет.

Это полоз был настоящим красавцем. Но девушка, вошедшая в хижину, оказалась еще красивее.

– Ты – Джозеф? – спросила она.

Отец назвал меня в честь моего предка Джона Джозефа. У нашего народа наследование происходит по материнской линии, но я не знал ни одной своей прародительницы. Мать ушла, когда мне было пять; я ее предком не считаю, как и ее сестер, их дочерей и их дочерей. Не знаю, куда подевались эти женщины.

Может, оттого, что они ушли, нас всех и назвали Джозефами за неимением фантазии. Не знаю.

Так вот. В тот вечер я снимал грязные ботинки, собираясь оставить их в прихожей. И сначала увидел полоза. «Здравствуй, змея», – поздоровался я, и, клянусь, змея улыбнулась. Но потом я заметил какое-то движение, и это была не змея. Молодая женщина вошла в прихожую. Я поздоровался, продолжая снимать ботинки и притворяясь, что не смущен.

Она спросила, зовут ли меня Джозефом, и я кивнул. А она произнесла:

– Плесни в меня водой.

Я продолжал расшнуровывать ботинки. Не поднимал головы. Закончил свое дело. Когда же наконец посмотрел наверх, попытался напустить на себя не слишком заинтересованный вид. Может, эта девчонка сумасшедшая. Может, у нее при себе оружие. В руке у нее что-то было; она сжимала это в кулаке. Наконец я проговорил: – С какой стати мне это делать?

– Так я смогу проверить, можно ли тебе доверять, – отвечала она.

Я сел и рассмотрел ее получше. Вроде не сумасшедшая. Она была очень хороша собой. Теперь я видел ее гораздо лучше; она стояла наполовину в лунном свете, наполовину в тени. В тот день я страшно устал. Мы работали без продыха. Я ушел раньше Флинта и приплелся домой на таких усталых ногах, что те казались не моими. И пахло от меня наверняка не очень.

– Сомневаешься, можно ли мне доверять? У змеи спроси, – сказал я и кивнул на маисового полоза. Затем снял рубашку. Я хотел сходить в душ, который был у нас на улице. Встал и направился в глубину хижины.

– Мне надо тебе кое-что сказать, – сказала она и пошла за мной.

– Неужели, – ответил я, не оглядываясь.

– Да. Мне нужно произвести обмен. Мама велела тебя найти. Сказала, что ты из Конфедерации хауденосауни. Люди длинного дома.

– Угу, – ответил я.

– Моя мать была лингвистом. Под покровом истории живет множество других историй; мне нравится их изучать.

– Множество историй. Угу. Ясно.

Я вышел к уличному душу и открыл деревянную дверцу высотой по грудь. В душе снял штаны и повесил на дверь. Глазами отыскал нож, просто чтобы помнить – он там. Девчонка не умолкала. Как будто не могла остановиться.

– Если не веришь, я знаю все названия племен: могавки, народ кремня; онейда, народ вертикального камня; онондага, люди холмов; кайюги, народ великого болота; сенеки, народ великого холма; тускарора, люди в рубашках. Я знаю о матриархальной структуре кланов. Старейшая на Земле демократия участия. – Она замолчала и уставилась на змею.

Было странно слушать ее перечисление. Я не знал, кто ее предки, хотя о моих она, кажется, знала все.

Но мы с отцом были трудягами – городскими рабочими, городскими жителями. Теперь это было наше племя, а о предках мы особо и не говорили. Да и как теперь понять, кто ты? Но слушая ее, я словно слушал собственные слова, исходившие из моего тела, хотя исходили они из ее рта и ее тела. В другое время я бы не обратил на нее внимания, потому что белые люди вечно несут всякую глупую ерунду. Но эта девчонка – я не мог разобрать, была ли она белая; она явно родилась не здесь.

Она подошла к деревянной дверце душа и заглянула в кабинку.

– Вы – первые люди? – спросила она.

Кем бы ни была эта девчонка, духу ей было не занимать.

Я закончил мыться и надел штаны. (Я бы вернулся в хижину голым, но теперь там была эта говорливая женщина.) Открыв дверь душа, я заметил, что она присела на корточки и разговаривает с полозом.

– Змея, ты не принадлежишь ни к небесному миру, ни к подводному, – говорила она. – Ты с земли, ты плывешь на спине черепахи. Бертран мне сказал.

Змея не ответила. А если и ответила, я не слышал. (Но нож я все-таки захватил.)

Я пустил ее в хижину. Где же отец? Давно пора ему вернуться с работы. На кухне я взял яблоко из тарелки на холодильнике, достал нож из кармана и разрезал яблоко пополам. Протянул половину ей, а она тоже достала маленький ножик, разрезала свою половину на мелкие кусочки и один скормила полозу.

Даже если девчонка сумасшедшая, решил я, бояться ее не стоит.

Мы ели яблоко, глядя в пол. Мои мокрые волосы падали на спину, охлаждая тело