По этой густо заснеженной полосе нужно было передвигаться аккуратно, она отнюдь не была ровной. Здесь хватало нагромождений остроконечных скал, провалов, трещин, спрятанных в морозном серебре, увалов и валунов — при неудаче можно ноги переломать. И притом всё кажется таким безмятежным, безупречным… Похоже, стихия погуляла здесь от души и совсем недавно.

— Стоп! — скомандовал я. — Вперед, как и раньше, пойдут лыжники, а за ними сразу — нарты.

— Что, командир?

— Собачьи упряжки. Потом пойдут волокуши и всё остальное.

— Это нужно для какой-то особой цели? — осторожно уточнил Ильсмин. — Нас могут атаковать с тыла?

— Нет. Просто собакам трудно бежать по ископыченному ногами снегу. Для них утаптывают дорогу лыжами. Если псины выдохнутся, у нас не будет возможности везти на нартах вещи. Так что собачки побегут по лучшей дороге. А люди пусть после них хоть всю дорогу перепашут.

— Понимаю, — мой второй зам с беспокойством оглянулся на бойцов.

— Ревалиша ко мне.

— Слушаю.

Смуглый тысячник был укутан по глаза и даже сверху замотался меховой полостью. Но бодрость его взгляд не покидала. По карте перевала вместе со мной он лазал очень долго, а потом примерно обозначил наше положение.

— Плохо, — сказал я. — Надо двигаться быстрее. Может быть, у спуска с перевала снега уже будет мало, а может, и наоборот. В общем, надо подогнать людей.

— Солдаты вынуждены маршировать в очень тяжёлых, непривычных для них условиях. Если сейчас измотать их, к концу путешествия они ни на что не будут годиться.

— Нет. Наоборот. Лучше уж устроить отдых перед спуском с гор, чтоб каждый из солдат поспал часов по шесть-семь и пару раз наелся досыта. Есть и ещё один аспект: пока они двигаются, ни один не поморозится до смерти или увечья.

— А как же тот парень, который шёл по снегу в тонких сапогах и обморозил ноги?

— Я ему за пару минут восстановил кровообращение, он уж, небось, бегает без поддержки. Разве это обморожение? Брось. А вот если б он от меня помощи не получил и упал где-нибудь да решил полежать-отдохнуть — тогда да. Тогда могло произойти настоящее обморожение. С гнойными язвами, с заражением и почернением.

— Почернением?

— Обмороженная конечность чернеет. Не будем об этом. Просто помни, что замёрзнуть — смертельно опасно.

— Значит, отряд будет идти до самой темноты.

— Именно так.

И мы шли. Пожалуй, из всех двух с лишним тысяч человек (не считая сопровождающих нас погонщиков собачьих упряжек) я утомился меньше всего, ведь для меня путь сквозь снега на лыжах не был настолько непривычным, как для них. Однако даже мне к ночи хотелось свалиться и даже не уснуть, а просто сдохнуть. На палатки, расставленные уже по всем правилам, с печками, все без исключения бойцы смотрели с алчной надеждой. Каждому из них предстояло отдыхать не более трёх часов, потому что теперь внутрь влезало меньше людей, чем на прошлом привале. Несколько человек решились улечься спать вне палаток, в меховых полостях, на непромокаемых подстилках, по двое. Обойдя их, я лично проверил, правильно ли они закутались.

Ночью начался снегопад. Ветер был умеренным, и, дважды просыпаясь, я отмечал, что меня замело совсем слегка. А значит, и остальные не погребены. Встать пришлось до рассвета, и в густо-чёрной с белой пронизью ночи искать поваров, запасы дров, проверять, как отдыхают солдаты. Заинтересовала меня стоянка погонщиков — эти улеглись отдыхать, окружив себя собаками, наполовину зарывшись в снег. Они вели себя уверенно и явно умели устраиваться на ветру, но мне выказали недовольство, что ночлег так себе, да и путешествие тяжеловато.

Я заверил, что каждому будет выплачено особо, и за трудные условия путешествия также, помимо оговорённого. По золотому жерновку. Лица, едва различимые в темноте, продемонстрировали мне не просто удовольствие, а приятное изумление. Они, как можно догадаться, не рассчитывали на такой щедрый бонус. И, в надежде получить даже больше — мало ли какие дополнительные выплаты вызовет щедрость главы Генштаба в случае успешного завершения кампании — заверили, что за такие деньги готовы гнать свои упряжки хоть на край света.

День не наступил даже тогда, когда вещи и палатки были собраны и отряд отправился в путь. Горы всегда открыты солнечному свету, он может запоздать заглянуть в долину, но вершины принимают его первыми. Однако снежная мгла лишь сгущалась, и я начинал опасаться, что в результате нас просто похоронит здесь. Белизна стала белизной очень поздно — а может, просто мы выступили слишком рано? К полудню мне показалось, будто снегопад ослабел, однако останавливаться ни он, ни мы не собирались.

— Надеюсь, что судьба охранит нас, и всё это не превратится в буран.

— Командир волнуется?

— А ты не волнуешься?

— Боюсь, у меня маловато опыта, чтоб бояться.

— Отзови разведчиков, в такой мгле в разведке нет смысла. К тому же разведчики могут пропасть в метели, это вполне реально. Раздели всех лыжников на две группы, одна пойдёт в авангарде, будет протаптывать путь для обоза, а вторая — для замыкающей тысячи. Придётся поберечь не только собак, но и людей. И боюсь, в шесть суток мы не уложимся.

— Значит, придётся отложить штурм ещё на пару суток.

— У нас ограниченное количество припасов и мало дров. А без припасов у наших людей будет ещё меньше шансов благополучно добраться до цели.

— И всё же не настолько всё плохо. В самом дурном случае мы останемся без пищи всего на пару дней.

— Мужики, занимающиеся тяжёлым трудом на холоде, без еды слабеют быстро. Когда станем спускаться с перевала, передай, чтоб солдаты подстреливали любого козла, попавшегося на пути. Свежее мясо, поджаренное на углях, — это самое лучшее, что может быть перед боем.

— Да, командир.

К следующему полудню снег прекратил заметать нас по колено. Мысленно я вознёс восторженную хвалу Господу, потому что ждал для нас в ближайшем будущем только одни проблемы.

Но мысли о Боге очень быстро оставили меня. Выцвела и полиняла белёсая мгла, пропитывавшая воздух, и перед глазами постепенно, километр за километром открылись дали, о любовании которыми можно лишь мечтать в низинах, в лесах, даже среди полей. Когда смотришь с горы на безбрежные пространства внизу, кажется, будто сама природа развернула перед тобой ларец со своими богатствами, и такое чувство собственного могущества пополам с восхищением переполняет душу, что кажется, ещё миг — и полетишь.

Там, внизу, над скальными грудами и ступенчатыми склонами, был виден кусочек далёкого равнинного мира, тоже кое-где раскрашенного валиками гор, но помельче, чем эти. С такого расстояния лишь богатство красок можно было рассмотреть, среди которых несомненно царствовали зелёный и туманно-сизый. А ещё — пятна озёр и линии рек, ртутно-глянцевые, будто пригоршня зеркальных осколков на поверхности стола.