через умопомешательство. Но как насчет Сабины Шольц, Виолы Май, Мелли Беккер, Беатрикс Грисбек и – эта мысль посетила Йенса только сейчас – Беньямина Шнайдера?

Итак, комиссар Кернер вышел из машины, целеустремленно приблизился к дому и позвонил.

Открыла женщина – маленькая, кругленькая, с коротким каре. На ней были тапочки и широкая клетчатая рубашка, надетая поверх синей футболки.

– Добрый день, – произнесла она вопросительно, но дружелюбно, без недоверия.

Йенс представился, показал удостоверение и сразу же выложил, что хочет поговорить о Ким Ландау.

– О Ким? Да, конечно… Проходите, пожалуйста.

В доме было очень чисто, а комиссар, пока обыскивал пустующий конный двор, сильно запачкал ботинки и теперь с трудом решился ступить на сверкающие белые плитки. Фрау Шнайдер пошла впереди него.

– Появились новости? – спросила она, входя на кухню, где, судя по всему, кипела работа.

– Вы что-то готовите?

– Да, нашей младшей дочери завтра исполняется десять лет, будет праздник. Я пеку шоколадный торт и маффины. Дети их любят. Ничего если я продолжу? Дженни придет из школы в три, надо успеть закончить…

– Да, разумеется…

Фрау Шнайдер работала на обширной поверхности так называемого «острова», расположенного посреди кухни, и Йенс мог, разговаривая с нею, видеть ее лицо. Она взяла мешок с кулинарным шприцем и принялась наполнять коричневой массой круглые формочки, стоящие на противне.

– Мы нашли Ким, – сказал Йенс.

Ему не хотелось этого говорить, только как иначе он объяснил бы свой интерес к гибели Беньямина?

Фрау Шнайдер выдавила в формочку еще немного теста, но в этот момент ее руки задрожали, и красивой шапочки не получилось.

– Она жива? – спросила женщина, подняв глаза.

Йенс покачал головой.

– Она умерла вскоре после того, как мы ее нашли, – сказал он, предпочтя опустить подробности.

– Вскоре после… То есть… То есть она четыре года… – Не сумев договорить, фрау Шнайдер отложила мешок со шприцем и оперлась обеими руками о столешницу.

– Мы не знаем, что происходило в эти четыре года. Потому-то я к вам и пришел. Извините, что приходится отрывать вас от работы, но дело очень срочное.

– Всё в порядке, – сказала женщина, глядя как бы сквозь Йенса на стену. – Я не верила, что это когда-нибудь произойдет.

– Ваш сын Беньямин…

– Все звали его просто Бенни.

– Бенни… То происшествие… Вы можете о нем говорить?

– Могу. И могла с самого начала. Только поэтому я и продолжаю жить. Что именно вы хотите знать?

– Как это случилось?

Пожав плечами, фрау Шнайдер подошла к раковине, вымыла руки, вытерла их, налила себе полстакана воды и разом выпила ее.

– Ким и Бенни… У них были необыкновенные отношения. Но в то же время непростые. Родителям Ким все это не нравилось. Особенно отцу. Они хотели, чтобы их дочь встречалась с врачом или адвокатом из хорошей семьи, а Беньямин был всего лишь автомехаником, сыном учителя. Но Ким и он любили друг друга, и мы обрадовались, когда она наконец-то вырвалась и уехала вместе с ним достаточно далеко – в Бремен.

– А откуда она вырвалась?

– Из сферы влияния Ландау, главным образом Яна. Он очень властный человек. Мне иногда даже казалось, что она неспособна пойти против его воли.

Фрау Шнайдер поставила стакан, громко стукнув им по столешнице.

– А как погиб ваш сын? – повторно спросил Йенс.

– Бенни сбил один из тех идиотов, которые носятся по городу, как по гоночной трассе. Его так и не поймали. Случилось это поздно вечером, когда Бенни вышел на пробежку. Он был очень спортивный и бегал регулярно… Врачи сказали, он умер сразу. Не страдал. Скорее всего, даже не успел понять, что происходит. – Фрау Шнайдер прямо посмотрела на Йенса. В ее голосе не ощущалось ни ненависти, ни озлобленности. – Мы, то есть мой муж и я, хотели поддержать Ким, но она отвернулась. От нас, от своей семьи, от всего мира. Даже с моим мужем не стала разговаривать, а ведь он долго был ее классным руководителем и очень хорошо к ней относился – почти как отец. Поэтому, когда Ким исчезла, это выглядело так, будто она просто не захотела жить в мире, где ее уже ничто не держит, и уехала отсюда… или что-то с собой сделала. К этой версии многие склонялись, в том числе и я. А как же было на самом деле?

Йенс счел себя обязанным сказать правду.

– Ее четыре года держали взаперти. Без солнечного света.

Фрау Шнайдер вдруг побелела и, прижав руку ко рту, покачала головой. На глазах выступили слезы.

– Ян Ландау всегда хотел, чтобы падчерица принадлежала только ему, – сказала она.

– Что? – вырвалось у Йенса.

– Он вел себя как собственник и…

– Вы сказали «падчерица»? – переспросил Йенс, прервав фрау Шнайдер.

Она нахмурилась:

– А вы разве не знали? Ким – дочь Герлинды от первого брака. Ее настоящий отец рано умер. Ей было лет пять или шесть.

– Откуда вам это известно?

– Ким сама рассказала моему мужу, а ей рассказала мать, но поздно – девочке уже исполнилось пятнадцать лет. Она ужасно рассердилась из-за того, что от нее так долго скрывали правду. Ян Ландау вообще говорить не хотел, а Герлинда во всем шла у него на поводу. Да и сейчас идет.

– Разве они не развелись?

– Ах! – Фрау Шнайдер махнула рукой. – Только на бумаге, из-за банкротства. А так Герлинда по-прежнему с ним. Или вы думаете, она самостоятельно зарабатывает деньги для разведения лошадей?

Вскоре Йенс вышел из дома Шнайдеров. В голове было множество новых мыслей, и все они крутились вокруг Яна Ландау.

Он – отчим Ким, а не кровный родственник.

Он властный.

Он не хотел, чтобы девочка знала о биологическом отце.

Жена во всем уступала ему, значит, он умеет подчинять людей своей воле.

Прежде чем Йенс успел сесть в машину, зазвонил телефон. Это была Ребекка.

– Мы его нашли, – взволнованно сказала она.

6

Темнота.

Абсолютная, угрожающе густая, она сковывала так, что никакие веревки не справились бы лучше.

Виола сидела, прислонившись спиной к холодной металлической двери, которую похититель за ней захлопнул. Он привел ее «туда, где ни один человек не бывает красивее другого». Теперь Виола поняла, почему он так выразился: красота есть только там, где свет.

От пронизывающего холода у нее застучали зубы, но она не стиснула их, а даже обрадовалась этому звуку. Все лучше, чем тишина – такая же нестерпимо гнетущая, как и темнота. Виола вспомнила ту минуту, когда за ней захлопнулась дверь и грохот металла, отзвучав, превратился в ничто. То же самое произошло и с ее криками. Она кричала, еще как!