реке Тавда, встрепенулась старая ведунья. По лицу ее, изборожденному морщинами, пробежало волной удивление и тревога. Бросив корзину с заботливо собранными травами, она повернулась на запад, вглядываясь в темноту сквозь лесную чащу. Коротко крикнула сова над ее головой. Ведунья медленно кивнула.

– Ирмина? Здесь?

Взмахнув руками, словно птица, она растаяла в сумеречном мраке, оставив на траве плетеное лукошко. И уже в следующий миг Могиня появилась на крыльце своего дома, растрепанная, встревоженная.

Дочь Ефросинья вышла ей навстречу – на плече полотенце, в руках ковш с водой, видать, стряпать собралась:

– Мам, ты чего?

– Ярослава где?

– Да вон, как ты ушла, всё по хозяйству: котлы перечистила, двор вымела, сорную траву повыдирала, воды наносила, все перестирала на неделю вперед, в доме вымела…

Могиня заглянула через ее плечо: Ярушка с Катей сидели на низкой скамеечке, чистили большой чугунный котел. Ведунья зачерпнула воды из ковшика да и брызнула на внучку водой:

– Пусть вода волшбу смоет!

И на месте молчаливо ссутулившихся за работой девочек оказались два нахохленных воробья. Ефросинья ахнула:

– А я все нарадоваться не могла!

– А вот и зря, – ведунья задумчиво перевела взгляд на реку. – Ох, Ярослава, ох и натворила ты делов.

Могиня устало опустилась на скамейку, взглянула на дочь:

– Неужто не заметила?

– Да и в мыслях не было…

Могиня тяжело вздохнула, покачала седой головой.

– Идем. Искать девок-то надо! – она исподлобья посмотрела на дочь, прошептала: – Ирмина объявилась…

Ефросинья окаменела.

– Да как же это? Я думала, сгинула она.

– Видать, нашла душу, с которой силу набрать можно, вот и прорвалась. Очень ей Катя нужна. Прям до смерти…

* * *

Вместо беспамятства Катя оказалась в длинном коридоре, заполненном черным дымом, который струился водопадом по стенам и клубился по полу. Она оказалась в переходе.

Осторожно ступая, Катя пошла вперед. Через несколько шагов дым рассеялся, и она оказалась посреди маминой спальни в своей красноярской квартире. Вот кровать. Рядом с ней – низкая тумбочка с подслеповатой лампой.

Она услышала, как открывается входная дверь, и увидела, как сама пробежала по коридору, в джинсах и вытянутом домашнем свитере, с куцыми хвостиками, наспех собранными с утра.

Бог мой, да ведь это – то самое утро, всего три дня назад!!!

Она подбежала к двери, щелкнула замком. В квартиру зашла мама. Сняла пальто, привычным, но немного тяжелым движением повесила его на вешалку, рядом небрежно бросила шапку. Мама выглядела усталой, нездоровой. Она ласково, но отстраненно поцеловала дочь в щеку и направилась в гардеробную. Сквозь пелену морока нынешняя Катя слышала свой разговор с мамой.

– А ты чего так рано? – спросила тогда Катя. Голос звучал встревоженно. Отпросилась, очень плохо себя чувствую, грипп, наверное, – отозвалась мама. – Доча, завари-ка чайку…

И Катя убежала в кухню. Нынешняя Катя зашла в гардеробную следом за мамой. Та плотно прикрыла дверь. Достала с полки шкатулку темного дерева, открыла ее. В ней уже лежал сверток из простой холщовой ткани. Затем она расстегнула замочек дамской сумочки, с которой только что пришла, и, достав из нее моток красных ниток, бережно положила его в шкатулку.

– Ну вот, теперь всё в сборе, – еле слышно прошептала она.

Только после этого стала переодеваться. Ага, вот и Катя заглянула в гардеробную:

– Чай заваривается, малина и мед на столе… Может, врача вызвать?

– Нет, Катюш, не надо, отлежусь, – поцеловала Катю в макушку. И обе, обнявшись, вышли из гардеробной.

Нынешняя Катя осталась в гардеробной одна. И тут она услышала злобное шипение старухи Ирмины у себя за спиной.

– Открой шкатулку, – скомандовала она девочке.

«Так вот в чем дело! – догадалась она. – Ирмина пытается использовать меня как куклу, увидеть все моими глазами. Ну нет, это уж – дудки!»

– Открой шкатулку! – требовательно повторила Ирмина.

– Ни за что, – отрезала Катя.

Старуха угрожающе замолчала. Катя только чувствовала ее злобное давящее дыхание у самого своего уха.

– Ну, пеняй на себя, девка, – прошипела ведьма. И в тот же миг мир вокруг рухнул.

Гардеробная с грохотом исчезла за черным глухим туманом, заполнившим ее. Катя осталась одна в пустом пространстве без стен, потолка и пола, словно подвешенная в чернильной мгле.

Опорой ее ногам служил маленький пятачок размером с ее ступни. Мгновение – исчез и он.

Жуткое, выворачивающее внутренности свободное падение. Ледяной ветер бил по барабанным перепонкам, разрывал легкие изнутри. Сердце бешено колотилось, выскакивало из грудной клетки. Тело мешало. Оно стало неимоверно тяжелым, неповоротливым, словно его положили в застывающую смолу. Именно в минуту осознания своей полной беспомощности Катю накрыл покрывалом настоящий ужас: никто не сможет ей помочь.

В безжизненном пространстве вокруг не было ни одной поверхности, за которую можно было бы ухватиться, чтобы прекратить это жуткое падение. Катя кричала? Да, наверно, но звук не выходил из ее гортани, она могла только беззвучно хватать ртом воздух.

Но голос Ирмины достал ее и здесь. Он разносился в бездонном черном колодце глухим шелестящим эхом:

– Ты мне покажешь… Покажешь… Когда увидишь мучения своих друзей…

Падение замедлилось. Перед глазами, словно кадры кинохроники, поплыли картины одна страшнее другой: чья-то невидимая беспощадная рука наносит удары по лицу Ярушки, оставляя на нем кровавые следы от когтей. Ярослава кричит, зовет на помощь, но ей некому помочь – рядом стоит, словно окаменевшая, Енисея. В ее широко распахнутых глазах плещутся безумие, нечеловеческие страдания и боль, обрушившиеся на нее.

В следующем кадре Ярослава, истекая кровью, упала. Над ней замер, зло смеясь, Афросий. Медленным движением он достал из ножен кривой нож и занес его над беспомощной Ярославой.

– БЕГИ! – Катя неистово закричала, надеясь предупредить, отвести беду.

И наваждение растаяло так же внезапно, как и началось.

Она снова оказалась в том же подвале, вжимаясь в каменный угол, балансируя на крохотном клочке каменного пола.

А перед ней стояли изрядно потрепанные, но живые и невредимые Ярушка и Енисея. На лбу у последней алел длинный уродливый кровоподтек. Олеб и Истр лежали вповалку, ничком и, кажется, оба без сознания, исцарапанные, с изрезанной и изорванной в клочья одеждой.

* * *

Ярушка, только увидев, что Катя пришла в себя, сразу бросилась к ней.

– Миленькая моя! Жива, жива!!! – исступленно шептала она, обнимая. – Все хорошо, мы здесь, мы рядом. Ты нас так напугала!

Она торопливо смахнула с лица слезы, улыбнулась:

– Смотрим, ты стоишь, глаза закатила, руками-ногами пошевелить не можешь, кричишь будто, а крика не слышно! Жуть такая!

Катя еще приходила в себя, она не верила, что снова оказалась в этом подвале, как-никак, все-таки под ногами была почва, рядом – друзья,