любопытство и завернул в овраг, место недавнего сражения. Здесь было прохладно, длинные стебли травы рядом с ручьем и вдоль стен покачивались на гуляющем сквозняке. На всякий случай Ноланд вынул револьвер. Он твердо был уверен в своих знаниях и не сомневался, что лишенный лалла вуивр мертв, однако трупы чудовища и коня могли привлечь хищников. За очередным изгибом оврага усилился тлетворный запах, вскоре Ноланд увидел поверженные тела. На окровавленной серо-зеленой туше вуивра скакали вороны, толстые, как курицы. От лежащего поодаль коня метнулась в кусты какая-то тень, оттуда на Ноланда уставились настороженные глаза мелкого падальщика.

В Ноланде проснулся историк. Все-таки вуивру, родившемуся еще в Четвертую эпоху, больше трехсот лет, его тело – реликт, шлем – археологический артефакт. Ноланд набросал в дневнике эскиз поверженного чудовища, достал кинжал и, потеснив наглых ворон, отделил чешуйку со спины. Под ногами нашел несколько звеньев цепи, некогда висевшей на шее вуивра, и выбрал наименее ржавые. Прекрасный образец металла из кузниц Кха. Обломки шлема были слишком тяжелыми для того, чтобы носить их с собой. Довольный собранными образцами, Ноланд покинул овраг, оставленные в покое хищники продолжили свое дело.

Путь пролегал на северо-восток. За первой сотней шагов по диким землям последовала вторая и третья, а там счет перешел на тысячи. Ноланд шел через каменистые холмы и равнины, покрытые высокой степной травой, оставившей на его ботинках зеленые следы. Попадались непроходимые заросли кустарника, которые приходилось обходить и потом сверяться со стрелкой компаса. Тонкие извилистые ручьи утоляли жажду и попадались так часто, что не было нужды запасаться, и Ноланд набирал не более одной фляжки. Дрок цвел желтыми вспышками, шмели возились в цветках шиповника, расталкивая толстым брюшком белые и розовые лепестки. Ноланд встречал оливковые деревья с толстыми витыми стволами и кудрявой кроной, дающей прекрасную тень, в которой он отдыхал. Под одной из олив он заночевал.

На второй день Ноланд стер ноги и шел уже не так бодро, чаще останавливался под деревьями и писал дневник. Мысли неслись в голове как облака по небосклону, солнцем сияли новые идеи. Он чувствовал, как разум, до недавнего времени смятый и скомканный разными проблемами, теперь свободен: распростер свернутые доселе крылья и пустился в полет. Ноланд понял, что открыл один из видов счастья: постепенное и спокойное движение к цели – такой путь, несмотря на утомительную ходьбу, был одновременно отдыхом между предыдущими и будущими трудностями. Прогулка по бесконечным просторам клеттского заповедника наполняла Ноланда не только физической выносливостью, но и духовной силой.

Как только солнце поднималось достаточно высоко и начинало припекать, Ноланд снимал пиджак, у рубашки расстегивал ворот и закатывал рукава. Лицо и руки покрылись загаром. Пробковый шлем защищал голову от нестерпимо ярких лучей солнца в полдень. Единственное, чего Ноланду не хватало, так это тоника. У Вереска в повозке остался приличный запас, и Ноланд предвкушал, как сделает первые горько-сладкие глотки, после чего расскажет о своих похождениях, а потом они вместе продолжат путь к Корифейским горам, где присоединятся к экспедиции отца.

Наконец-то он задаст накопившиеся вопросы, в том числе о необычном револьвере. Ноланд и раньше замечал, что револьвер обладает феноменальными свойствами, например, в гостинице Ферапонта, когда раненый Ноланд был без сознания, рыцари оружие не заметили и не изъяли. Тогда Ноланд не задумывался об этом факте, а сейчас, став более прагматичным, понял, что это не просто везение. Взгляд через прицел револьвера повышал остроту зрения, как будто на глазу выступала слеза, делавшая мир кристально четким. Когда Ноланд целился в лалл на лбу вуивра, то револьвер, казалось, ничего не весил и стал продолжением руки. Попадание в миниатюрную мишень далось Ноланду без усилия.

Можно было бы предположить, что револьвер является энигмой, созданной руками мастера-оружейника, который смог достигнуть в своем деле эфирного резонанса. Но до сих пор ученые так и не смогли доказать возможность человека достигать такого уровня мастерства. Необходимо по меньшей мере сотню лет заниматься одним ремеслом, лишь тогда эфир материала начнет резонировать с эфиром духа мастера. Для человека это невозможно. Только Кха, жившие по двести и триста лет, имели возможность достичь такого уровня. Но Кха давно покинули мир. При них же, в Четвертую эпоху, только-только появились фитильные ружья, а револьвер – изобретение современное. Поэтому если этот револьвер – энигма, то вопросов возникает еще больше.

Он надеялся, что выйдет на Старый тракт до второй ночевки, но просчитался. Очередной раз Ноланд заночевал в поле, разведя из толстых коряг долгогорящий костерок, укрывшись тонким походным одеялом и плащом. Он быстро привык к походным условиям и полюбил сулящий отдых контраст ночной мглы и горячего светлого костра. Жизнь профессионального археолога, к которой он стремился последние годы, как раз и состоит из походов, лагерных стоянок и неустанного поиска новых знаний, однако Ноланд не чувствовал себя ни археологом, ни даже просто историком. Эти стремления отошли на второй план, а былые увлечения фольклором и героическими легендами развились до нового уровня.

Ноланд по-прежнему чувствовал любовь к древнему миру и тайнам истории, но не к объектам материальной культуры, а к духу и смыслу. Он понял, что в сказаниях прошлого его привлекал не старинный антураж, а героизм людей, идейность путников, эпичность событий. Все это он находил в истории и не видел в сегодняшнем мире. Однако теперь он понял, что этот дух благородной борьбы за истину не зависит от времени. Мир изменился, но истина осталась прежней. Человек изменился, но борьба осталась. Героизм. Истина. Путь. А если чего-то нет или недостаточно, то нужно это создать самостоятельно.

Он увлеченно записывал размышления в дневник, подчеркивал и обводил в рамочку выводы. Просматривая прошлые записи, он прочитал свои оптимистичные надежды насчет Арчибальда, после чего захлопнул дневник и меланхолично задумался. Ноланда охватило сомнение: быть может, все эти помыслы о героизме и борьбе добра со злом в Пятую эпоху на самом деле заблуждение? Быть может, он просто начитался сказок и напрасно грезит идеалами прошлых эпох? Ослепленный недавним видением о правильном и прекрасном мире, старается в одиночку противостоять бездушной реальности нового времени? С тяжелыми мыслями, в упадническом настроении и с сомнениями в своем умственном здоровье Ноланд уснул.

На следующий день