Он довольно легко написал первую главу, «Долгожданная вечеринка», а затем утратил темп и энтузиазм. Сюжет усложнялся, тон повествования сделался более мрачным. Постоянно вмешивалось желание написать более изощренный мифологический труд. В итоге творческий процесс снова застопорился. Как и списанный с самого Толкина его персонаж Ниггл, автор долго возился, раскрашивая листья, и никак не мог нарисовать дерево целиком. Тончайшие детали занимали его, особенно изобретение новых мифов и необычных слов, а разветвленная структура сюжета не то чтобы утомляла — она его накрывала с головой.

И внутри насыщенной университетской жизни Толкин попросту не мог усердно заниматься литературным проектом. Собственный перфекционизм, семейные и преподавательские обязанности и желание заниматься вымышленными языками, а не писать прозу — все это затягивало и откладывало появление «новой книги о хоббитах». В итоге Толкин вовсе забросил книгу и занялся другими планами.

И только один человек был глубоко заинтересован в его эпосе: Льюис. После смерти Льюиса Толкин подчеркивал ключевую роль, которую Льюис сыграл в его работе над «Властелином колец»:

Льюис в ту пору вложил немало личных сил, поощряя Толкина продолжать литературный труд. В декабре 1939 года он явился к Толкину домой ночью (жена Толкина, Эдит, оправлялась после операции в санатории Аклэнд). Учитывая затемнение военного времени, прогулка была не такой уж легкой и безопасной. Льюис шел на север по улицам Лонгволл и Холивелл, «словно в темной комнате», с трудом соображая, где находится. Полегче стало, когда он миновал колледж Кибл, и наконец он добрался до дома 20 по улице Нортмур. Мужчины провели вечер, «угощаясь джином с лаймовым соком» и обсуждая «нового хоббита» Толкина и «Страдание» Льюиса[444]. Около полуночи Льюис двинулся в обратный путь в Магдален-колледж — вышла луна и обратный путь оказался намного легче.

В начале 1944 года Толкин снова застрял. Снова, как Ниггл, он утонул в деталях и утратил веру как в этот проект, так и в собственные силы. Поразителен контраст между ним и Льюисом в эту пору. Льюис — главным образом рассказчик, образы Нарнии сами приходили к нему и направляли его перо. Писал он легко и не слишком волновался по поводу возникавших в «Хрониках Нарнии» противоречий и непоследовательностей. Хотя рассказчиком был и Толкин, он с большей ответственностью подходил к своей роли «сотворца», изобретал сложные сюжеты и языки, населял свою трилогию персонажами, чьи корни уходили глубоко в историю Средиземья.

В итоге Толкин взвалил на себя непосильное бремя, поддерживая и выверяя полное соответствие всех реалий, добиваясь того, чтобы сложная и подробно им расписанная предыстория совпадала с повествованием в книге. Каждый лист на его «дереве» должен был быть идеальным, но это означало, что требование последовательности берет верх над воображением и творчеством. Собственный сложный мир сделался для Толкина ловушкой, и автор не мог довершить начатое, потому что все время выправлял уже написанное. Перфекционизм совершенно задавил в нем творческое начало.

Однако поворотным моментом стал обед с Льюисом 29 марта 1944 года. Хотя в переписке Льюиса нет упоминаний или подробностей этой встречи, именно она вдохнула в Толкина энергию и энтузиазм. Отныне Толкин регулярно читал Льюису новые главы (для этого они встречались с глазу на глаз по понедельникам), и его ободряла реакция Льюиса — порой Льюис бывал растроган до слез[445]. Чуть позже главы трилогии зачитывались и на собраниях инклингов и нередко удостаивались хвалы от многих членов кружка. От многих, но не от всех. Хьюго Дайсон невзлюбил «Властелина колец» и регулярно мешал Толкину его читать. Льюису приходилось вмешиваться и одергивать его: «Заткнись, Хьюго! Толлерс, валяй дальше».

Если бы мы писали биографию Толкина, стоило бы намного подробнее рассказать о происхождении и развитии текста «Властелина колец». Но поскольку эта книга посвящена Льюису, нам важно было показать, как Льюис охотно и преданно помогал в работе своим друзьям, а не только друзья помогали ему. Мы уже говорили о том, как инклинги обсуждали идеи, легшие в основу «Страдания», книги, с которой началось восхождение Льюиса к славе и популярности христианского апологета. Что же это за книга и как она была написана?

«Страдание» стало первым опубликованным трактатом Льюиса в жанре апологетики. «Христианская апологетика» для Льюиса подразумевала выявление и изучение тех проблем и вопросов, с которыми обычные люди сталкиваются на пути к христианской вере: апологет брался ответить на эти вопросы, а также показать способность христианской веры объяснять то, что нуждалось в интеллектуальном объяснении, и утолять глубочайшие желания человеческого сердца. Самая знаменитая фраза этой книги порой заслоняет от нас мощь ее аргументации: «Господь говорит с нами тихо, доставляя нам радость, беседует с нами голосом совести и кричит, попуская страдания. Страдание — мегафон Божий»[446]. Хотя для трактата в целом эта мысль не является главной, ее зачастую неверно подают как основной принцип и подход Льюиса.

В начале книги Льюис возвращается памятью к тому периоду своей жизни, когда он был атеистом, — поскольку он считает, что предостеречь людей возможно лишь от того, что ты сам прежде любил[447]. В этой вводной главе мы находим множество намеков на темы, которые уже затрагивались в «Плененных духах» и «Даймере», но оставались без ответа — это проблема человеческого страдания перед лицом небес, которые кажутся глухими, когда Бог молчит. Льюис рисует вселенную, какой она представлялась ему когда-то — бессмысленная тьма и холод, несчастья, страдания. Цивилизации расцветают и исчезают, род человеческий наука обрекла на исчезновение, и вселенная тоже в конце концов погибнет. Заговорив вновь тем голосом, который был ему свойствен двадцатью годами ранее, он завершает это рассуждение словами атеиста: «Я не верю, что все это сотворил добрый и всемогущий дух. Или духа такого нет вообще, или он безразличен к добру и злу, или он просто зол»[448].