у нас двоих, — говорит он Мейеру, и сердитая, грустная девушка внутри меня машет рукой тому, кто говорит Мейеру "нет", даже если это не прямо.

Не дожидаясь ответа, доктор закрывает дверь и поворачивается, чтобы улыбнуться мне.

— Уже лучше. Итак, почему бы тебе не присесть, Куинн. Мы изучим твою историю болезни, а затем я проведу обследование, возьму немного крови для проведения некоторых анализов и все остальное, что, по моему мнению, может понадобиться, как только узнаю о тебе побольше.

Услышав его слова, я начинаю осматривать палату и понимаю, что она выглядит точно так же, как комната, которую вы найдете в больнице. Здесь в изобилии установлены аппараты, смотровая койка и просто… у кого черт возьми, это вообще есть в их доме, и зачем, черт возьми, им это вообще нужно?

— Куинн? — Доктор снова зовет меня по имени, возвращая мое внимание к нему, когда мое сердце начинает бешено колотиться в груди.

— Извините, я… эээ… — я делаю паузу, на самом деле не зная, как объяснить невероятное количество перегрузок, переполняющих мой организм прямо сейчас после событий последних нескольких дней. Я понятия не имею, как много он знает, как много он побежит и расскажет Мейеру, если я что-нибудь скажу, и снова меня наполняет непреодолимая беспомощность, усиливая панику.

Опускаясь на корточки, я сжимаю колени, наклоняю голову вперед, пытаясь втянуть воздух.

— Здесь ты в безопасности, Куинн, — говорит доктор, и меня охватывает желание рассмеяться, но паника пересиливает это.

Если бы только он знал правду.

Я не думаю, что я где-то еще по-настоящему в безопасности.

— Дыши глубже, я принесу тебе немного кислорода, чтобы помочь, — бормочет он, и этого достаточно, чтобы я кивнула, но недостаточно, чтобы что-то сделать с изнуряющей паникой, охватившей мое тело. Я не могу двигаться, не могу думать ни о чем, кроме дыхания, не могу ничего делать.

Его рука скользит вверх-вниз по моей спине, прежде чем он прикладывает что-то к моему лицу, и в глубине души я осознаю, что это кислород, о котором он упоминал, когда вводил его мне в нос. Присев на корточки рядом со мной, он продолжает растирать мне спину, пока дыхание не становится немного легче и мое тело не начинает расслабляться.

— И часто это случается? — спрашивает он, когда мне наконец удается расслабиться и сесть на пол как следует. Он остается на полу рядом со мной, глядя на меня не с жалостью, а с беспокойством.

— Уже не так часто, — говорю я ему, когда набираю достаточно воздуха, чтобы, кажется, действительно говорить. На мгновение я колеблюсь, потому что не знаю его. Он для меня незнакомец.

— Ты не обязана говорить со мной, но все, что ты скажешь, останется, между нами. Конфиденциальность между врачом и пациентом.

Я все еще чувствую себя немного неловко, но Мейер привел его сюда, так что он, очевидно, доверяет ему. Полагаю, это означает, что я тоже могу?

— Когда я впервые сбежала, таких случаев случалось много. Я почти уверена, что паника — это единственное, что заставляло меня двигаться первые несколько недель, пока я не нашла Томми. — Я замолкаю, гадая, знает ли он, кто это, но он улыбается в знак признания и кивает мне, чтобы я продолжала. — Бог свидетель, я тогда мало ела и спала. После Томми они все еще случались, в основном, когда мой бывший присылал цветы и записки, но даже тогда это через некоторое время прекратилось. Сегодня первый раз за долгое время. Прости.

— Тебе не нужно извиняться передо мной, Куинн. Я понимаю, ты через многое прошла. Приступы паники распространены у людей, которые пережили то же, что и ты. Совершенно понятно, что большие перемены могут вот так ошеломить тебя.

У меня вырывается сухой смешок.

— Да, что-то вроде этого.

Он смотрит на меня так, словно понимает, и это заставляет меня понять, что он точно знает, что со мной происходит. Это означает, что он входит в ближайшее окружение Мейера. Что также означает, что он мне абсолютно ничем не поможет. Только если убедиться, что со мной все в порядке. Нет, он здесь, чтобы убедиться, что я здоровая пленница.

Просто чертовски звездно.

— Ты можешь стоять? — мягко спрашивает он, и я целую минуту оцениваю свое тело, наконец киваю, когда понимаю, что могу встать, не упав ничком.

Он встает первым, предлагая мне руку, и я неуверенно беру ее, позволяя ему помочь мне подняться на ноги. Он подводит меня к кушетке, и я запрыгиваю на нее, свесив ноги с бортика, как ребенок на слишком большом для них стуле.

— Итак, давай начнем с самого начала, хорошо? — мягко говорит он, улыбаясь мне своими добрыми глазами, внимательно наблюдая за мной.

— С начала? — Спрашиваю я, немного сбитая с толку.

Он кивает, садится и достает из сумки ноутбук, открывает его и некоторое время стучит по клавиатуре, прежде чем снова обратить свое внимание на меня. — В твоей семье были случаи серьезных заболеваний в анамнезе?

— Насколько мне известно, нет, — отвечаю я ему, качая головой. — Разве у тебя нет этой информации в файлах, которые, я уверена, есть у Мейера на меня?

Он снова улыбается, на этот раз чуть менее тепло.

— У меня есть кое-какая информация, но я люблю задавать свои вопросы сам.

Я киваю, не желая слишком злить его, и продолжаю отвечать на все его вопросы — от того, какие прививки мне делали в детстве, до болезней, которые у меня были, до многих, многих травм, полученных от моего отца и Трента. Странно на самом деле говорить обо всем этом так, словно это случилось с кем-то другим. Наверное, я должна быть благодарна травме за эту диссоциацию, и в кои-то веки я благодарна, что не могу этого почувствовать.

Все время, пока я говорю, его лицо ничего не выражает, и как только я заканчиваю перечислять многочисленные травмы, он кивает.

— Я бы хотел отвести тебя на несколько сканирований всего тела, чтобы убедиться, что нет переломов, которые не зажили должным образом, и ничего другого, что происходит внутри организма, учитывая обширный анамнез. Я не вижу ничего подобного