У Катона с Макроном день прошел в размещении людей, составлении расписания дежурств и инвентаризации имущества, что еще осталось. Все это время воздух вокруг, густой от дыма кострищ и запахов варева, пронизывало ржание перепуганных животных — настолько, что Макрон к концу дня, по его словам, как-то даже утратил аппетит к свежатинке. Впрочем, когда дежурный солдат принес префектам кус жареной конины и добрую кварту разбавленного водой вина, он быстро позабыл свои сетования и с живейшей охотой взялся трапезничать, разделив предварительно еду на две равные порции.

Разместились префекты вдвоем в одной из каморок конюшни, где, судя по все еще крепкому потному запаху, раньше хранилась конская сбруя. Остальные ауксилиарии и легионеры заняли все подчистую помещения конюшен, а также внутренний двор. Сейчас, после всех немыслимых тягот предшествовавших дней, большинство людей уже вповалку спало.

— Это ты хорошо придумал, — голосом доброго людоеда прорычал Макрон, уплетая кусок за куском. — А то я, признаться, от сухарей и вяленины был уже в шаге от запора.

Катон в это время кинжалом разрезал свою порцию на более мелкие кусочки.

— Хорошо-то оно хорошо. Только сомневаюсь, что это прибавило мне среди знати сколько-нибудь друзей.

— Да и черт с ними. Ты ведь был прав. Если они не видят ничего дальше своих, язви их, побрякушек да коняшек, то они их и недостойны. — Макрон хмыкнул. — То выражение на их физиономиях было поистине бесценным. О, я бы многое отдал, чтобы лицезреть его когда-нибудь снова.

Между тем выражение лица самого Катона к шуткам едва ли располагало. Макрон, жуя, уже без прежнего азарта по инерции добавил:

— Ну ты им дал. Зрелище было что надо.

— Я лишь сказал то, что счел нужным, — пожал плечами Катон, — только и всего.

— Да знаю я. Просто дело не в том, что ты сказал, а как сказал. У меня бы так никогда не получилось.

Макрон ревниво пришипился, поймав себя на том, что сознается в слабости. Обращаться со словом так гладко и оборотисто, как его юный друг, он никогда не умел и вряд ли когда сумеет. Несмотря на то что он, Макрон, был хорошим солдатом, дослужиться до высокого звания ему вряд ли светило. Хотя в душе он — как, наверное, и многие в легионе — лелеял надежду стать когда-нибудь примипилом — самым высоким по рангу центурионом легиона, во главе первой центурии первой когорты. Очень немногим доставалась эта почетная должность. Большинство из тех, кто рвался к ней, встретили до срока смерть или увечье и вышли в отставку еще задолго до воплощения своей заветной мечты. Мало того, рассматривались на это место лишь воины с безупречным послужным списком и сундуком наград за храбрость. А что он? Макрон кисло подумал об истекших двух годах, что они с Катоном провели в качестве исполнителей особых поручений Нарцисса. Сама тайность такой работы подразумевала, что их никогда не наградят публично за те опасности, которым они подвергали себя в своем служении Риму. И какими бы архиважными ни были те задания, их не поставят и в грош, когда они с Катоном возвратятся к службе в легионах.

А до этих пор будь доволен тем, что хотя бы временно справляешь свою теперешнюю вполне приличную должность в надежде, что ее надлежащее выполнение будет отмечено в твоем послужном списке. Такой вот на сегодня, по всей видимости, предел мечтаний. С другой стороны, Катон, при его уме, просто неизбежно должен быть переведен из центурионов в постоянные командиры одной из престижных вспомогательных когорт. А это означает постепенное вхождение в ряды эквитов — сословие всадников, второе по значимости в Риме; выше только патриции. И наследники Катона, если он до них доживет, смогут уже избираться в сенат — перспектива поистине головокружительная. Так думал Макрон, осторожно поглядывая на своего друга. Получается, что Катон по службе когда-нибудь его переплюнет. Зависть кольнула булавкой, вызвав секундное неприятие. Впрочем, Макрон тут же ее устыдился и даже озлился на себя за то, что эта мысль вообще пришла ему в голову.

— Ну да ладно, — Катон аккуратно подцепил кусочек мяса и отравил его себе в рот. — Теперь это не так уж важно. А важно то, чтобы мы продержались до подхода Лонгина. Если он задержится, то и забитых лошадей окажется недостаточно. Придется делать то, что предложил Балт.

— Гм. — Катон секунду припоминал, затем изогнул бровь. — Ты имеешь в виду избавиться от беженцев?

— Получается так.

— В твоей подаче звучит довольно резко.

— А что нам еще остается? — Катон устало вздохнул. — Если мы оставим их здесь и вместе с ними оголодаем настолько, что не сможем сражаться, цитадель падет, а Пальмира подпадет под Парфию. Император этого не допустит и разразится война, в которой погибнут десятки тысяч. Так что если мы поступимся одними беженцами, то это в конечном итоге хоть как-то себя оправдает.

— Может, и так, — отозвался Макрон. — Но сейчас есть вопрос и понасущней этого.

— Какой же?

— Не будем забывать, что для нас уготовил князь Артакс, если он только займет цитадель.

— Я это помню.

Макрон пожал плечами:

— Если дойдет до выбора между беженцами и нами, у меня вопроса не возникнет.

Катон не ответил. Ему сейчас подумалось об угрозе царственного отпрыска перебить всех римлян, какие только отыщутся в цитадели. А это значит, что сюда войдет и дочь посланника Юлия — причем прежде чем расправиться, ее бросят на потребу артаксовым воякам. При мысли об этом в Катоне поднялась тяжелая ярость, а с ней, как ни странно, что-то непередаваемо нежное, какая-то сладкая истома в сердце. Катон потянулся к кувшину и сделал из него несколько крупных, жадных глотков.

Макрон смешливо за ним наблюдал.

— Эк дорвался. Ты что, вино в первый раз видишь?

Катон опустил кувшин.

— Да так, чего-то захотелось. День выдался долгий.

— И не только, — рассмеялся Макрон. — Ох уж эта твоя страсть к приуменьшениям…

Засмеялся и Катон. На какой-то момент напряжение всех этих дней отлегло; было отрадно, что в предстоящей борьбе они будут вместе, бок о бок. И чем бы она ни увенчалась, какова бы ни была вероятность поражения и смерти, у Макрона всегда каким-то образом получалось внушить, что из заварухи они в очередной раз выйдут целыми и невредимыми. И как это у него выходит.

Катон встал и, крякнув, сладко потянулся.

— Куда-то пошел? — спросил Макрон.

— Пойду еще разок проверю часовых на сон грядущий. И сразу назад.

— Смотри у меня. Тебе нужен отдых. Он всем нам не помешает.

— Ты мне за мать родную?

— Вовсе нет. Просто я твой вышестоящий начальник. И приказываю тебе как следует выспаться.

Катон с улыбкой вытянулся в комичном салюте:

— Слушаю, мой господин!

Префект вышел из конюшен и поднялся на стену. Сегодня ночью в карауле стояла Вторая Иллирийская, и Катон прошел от поста к посту, проверяя, чтобы его люди были начеку и внимательно смотрели за врагом. Часовые были вымотаны не меньше остальных, но они знали кару, которая полагается за сон на дежурстве — смерть через побивание камнями, — и поэтому добросовестно расхаживали по отведенному им участку стены. Проверив последний из постов (дежурный центурион оказался на высоте: обеспечил и пароли, и отзывы, и своевременную смену караулов), Катон взошел на сторожевую башню, поглядеть напоследок на город, прежде чем бухнуться спать (от усталости он едва держался на ногах).