После обеда – прием в Министерстве здравоохранения. Неизвестно, сколько времени уйдет на это мероприятие – по опыту Герман знал, что сидеть в приемных приходится порой по нескольку часов, и еще не факт, что именно в этот день заветные двери перед тобой распахнутся.

Какой же длинный, невероятно длинный день ему предстоит! Черт возьми, до домашнего телефона он доберется не раньше семи, а то и восьми часов вечера. И если до этого времени профилактические работы на телефонной линии не закончатся, это будет его единственный шанс услышать сегодня ее голос.

Если, конечно, она сама захочет позвонить ему – с мобильного телефона, с телефона-автомата или просто от соседки. Впрочем, тут же подумал Герман, полностью исключать возможность того, что профилактические работы все же закончатся раньше, чем закончится его рабочий день, тоже нельзя. Нужно оставить хоть маленькую надежду на то, что и такой вариант развития событий в принципе возможен.

С этими мыслями он припарковал машину возле старого здания, которое раньше, еще в дореволюционные времена, принадлежало Аграрной палате, а последние двадцать пять лет стало приютом для детей-сирот.

Каждое утро начинающегося рабочего дня практически ничем не отличалось от другого. Установленный прядок вещей был таким же незыблемым, как ритуал смены времен года, смены дня и ночи, как бой курантов в новогоднюю ночь или выступление президента с обещаниями счастья – за минуту до того, как этот Новый год наступит.

Вот и теперь он поднимался вверх по знакомым ступенькам, число которых знал наизусть. Двенадцать ступеней – первый пролет, еще двенадцать – второй, всего – двадцать четыре. По длинному, немного сумрачному коридору – до конца, каждый раз в течение последних двух лет отмечая, что пора бы сделать ремонт в здании, заменить облупившийся паркет на полу, покрасить стены, побелить потолки. Только вот средств на ремонт всегда не хватает – пожалуй, и в этом году едва ли ему удастся выкроить даже самую малость.

Тетя Маша – бессменная уборщица, которая работает здесь уже лет пятнадцать, а может, и больше. Традиционное утреннее приветствие – Герман еще ни разу не забыл поинтересоваться, как идет учеба у ее внука, поступившего в этом году в Аграрную академию, как здоровье кота, в течение последних трех лет страдающего приступами мочекаменной болезни. Все как обычно, и на ее вопрос: «Как у вас-то, Герман Дмитриевич?» – он ответил как обычно: «Лучше всех, Марья Ивановна, лучше всех!» Открывая дверь в кабинет, мысленно добавил: если бы не эти чертовы профилактические работы на линии…

После традиционной чашки зеленого чая, который Герман заваривал себе сам, не имея на этот случай секретарши и ничуть не переживая по этому поводу, он на самом деле позвонил в Министерство образования, выяснил все вопросы, касающиеся ассигнований, и записался на прием на следующую неделю, чтобы прояснить еще кое-какие вопросы, из тех, что решаются не по телефону, а при личной встрече. Усилием воли подавив глупое желание в десятый раз проверить, не закончились ли работы на линии, он все же отвлекся, углубившись в прайс учебно-методической литературы, полученный накануне из крупной книготорговой фирмы, и помечая галочкой те пособия, которые необходимо было закупить. На это ушло больше часа времени – периодически он отрывался на то, чтобы ответить на телефонный звонок, делал пометки в блокноте.

Проверив электронную почту, Герман обнаружил несколько писем. Одно содержало приглашение на областной семинар для директоров школ и учителей информатики, другое – приглашение к участию в педагогическом интернет-фестивале. Информатизация школы-интерната была одной из самых наболевших проблем – за последний год удалось приобрести только три новых компьютера. Конечно, этого было мало, чтобы всерьез говорить о наличии базы. Поиск спонсоров пока не приносил утешительных результатов.

Герман ответил на все письма, приняв приглашение и на семинар, и на фестиваль. Еще несколько писем в почтовом ящике носили более частный характер – разобравшись наконец и с этими письмами, он позволил себе минутную передышку, поднялся из-за стола и вышел на балкон. Несколько минут ушло на то, чтобы выкурить сигарету, немного расслабиться, отвлечься от текущих дел. Прежде Герман всегда заполнял эти промежутки все теми же размышлениями о работе, с той лишь разницей, что здесь, на балконе, с сигаретой в руке, он придавал этим размышлениям несколько более абстрактный, философский характер.

Но только не сегодня. Два с лишним, почти три часа – достаточно большой промежуток времени, дающий слабую надежду на то, что в этот раз его попытка дозвониться до Вари окажется более успешной.

Телефон услужливо предложил для повторного набора последний набранный номер, и Герман, не раздумывая, согласился.

И даже не поверил, услышав вдруг на том конце длинные гудки.

Обычные длинные гудки, равнодушно сообщающие о том, что абонент в данный момент слышит сигнал о вызове. Что связь есть, что она восстановлена и что теперь дозвониться до Вари стало точно так же просто, как, например, до Министерства образования или до комитета здравоохранения…

Гудки шли. Герман считал их, растерянно, почти не веря в то, что это случилось, и в то же время лихорадочно размышлял над тем, что он ей скажет. Что же он ей скажет, черт побери, – кажется, вечера вечером он уже рассуждал на эту тему и решил просто сказать «спокойной ночи», но это было вчера, а теперь «спокойной ночи» совсем неактуально, теперь оно прозвучит глупо и неуместно…

Тогда что же?

В каждом длинном гудке умещалось несколько коротких и гулких ударов сердца. Пожалуй, только на первый взгляд эти удары были одинаковыми. На самом деле – и Герман успел понять это прежде, чем гудки наконец оборвались, – удары сердца – это и были те самые слова, которые он не решался произнести, а вернее, те самые чувства, словесную оболочку для которых оказалось подобрать так сложно, так мучительно сложно…

«А знаешь, – стучало сердце, – ведь я так долго искал тебя. Я шел к тебе долгие годы, заранее зная, что день нашей встречи наступит. И те тяжкие испытания, через которые заставила меня пройти судьба, – теперь-то я знаю, что это была цена за встречу с тобой. Столько времени блуждая во мраке, я бы, наверное, мог заблудиться и погибнуть, если бы в самом конце темного туннеля не увидел однажды светлое пятно – обещание нашей встречи».

«Боже, какая патетика!» – вздрогнул Герман, неужели он посмеет сказать все это ей? Вот сейчас, прямо сейчас, когда гудки оборвутся и он услышит ее голос в трубке, неужели посмеет?

Гудок оборвался, за ним потянулся новый, уже третий по счету.

«А знаешь, – стучало сердце, аккомпанируя на ударных этой протяжной мелодии телефонного эфира, – ведь теперь все, что у меня есть, это ты. Вчерашний вечер, теплый дождь, мокрые ветки деревьев в старом парке, карусели, а еще – твоя улыбка, твой смех, твои случайные теплые прикосновения, удивительный запах спелой черешни, черной и сладкой – аромат твоих губ, твоего дыхания».

«Соната Шуберта в исполнении связки ключей», – добавил Герман, совсем обескураженный шепотом собственного сердца, падающего в пропасть. Падающего – без страха… Неужели он посмеет сказать все это ей?