Сан Руж среди туманной мороси встречаем ещё одного заблудшего пилигрима. Он тяжело опирается на посох, придерживает железную шляпу от ветра и напряжённо всматривается в даль.

– Все правильно, дружище, тебе туда! – подбадривает Карлос пятиметрового странника, растерянно замершего на треснутой каменной глыбе.

Начинается спуск. Линьярес, Хоспитал де Кондеса, Фонфрия, Бидуэдо… В каждой, даже самой захудалой, галисийской деревушке обязательно есть церковь, где исправно, в любую погоду проходят службы. Такое впечатление, что церкви стоят даже там, где уже не живут люди. В деревне в три двора обязательно присутствует хотя бы часовенка, а ключ от неё (если нет настоятеля) лежит в условленном месте «под камнем». И в каждой же деревушке есть своя местная ведунья, доверие к которой ничуть не меньше, чем к приходскому священнику. Нередко бывает так, что ведунья посещает мессы, а падре не чурается обратиться к ней за помощью. Чем дальше от больших городов, тем тоньше грань между религией и язычеством, верой и суеверием, тем слабее их противостояние.

…Размытая дорога становится похожей на рыжий кисель – ноги по щиколотку в грязи. По словам Карлоса, это самая сырая и холодная часть Пути. Навстречу по узкой, скользкой от глины булыжной мостовой движется продрогшая отара, возглавляемая простуженным бараном. Вожак коротко блеет сиплым тенором, ему на разные лады вторят пугливые овцы. Вымокшие животные трусятся, сбиваясь в плотный мохнатый ком. Над ними вьётся сизый пар, распространяя запах мокрых шерстяных носков. Мы прижимаемся к стене, чтобы пропустить озябшее стадо. За овцами следует пастух в дождевике до пят и деревянных башмаках, надетых поверх сапог.

– Смотри, как у Лугуса, – показываю я на обувь пастуха.

– Да, здесь часто носят такое в распутицу. Это суекос[98], – поясняет Карлос.

– А у нас в распутицу в деревнях носят резиновые сапоги или калоши, – с гордостью сообщаю я.

– Тоже неплохо. Только резину изобрели сравнительно недавно, а возраст суекос – несколько веков. Заметь, это не обувь.

– А что же?

– Ну, скорее приспособление, типа гусениц на тракторе. И делают их не сапожники, а столяры. Раньше даже профессия такая была – «сукуейро», мастер по изготовлению суекос. Кстати, современные сабо на деревянной подошве – их родственники.

У нас суекос нет, и мы продолжаем месить рыжую гущу мокрыми, облепленными глиной и овечьим горохом кроссовками. По мере спуска вниз дождь постепенно стихает, остаётся только холод, заставляющий мои зубы дробно стучать, а меня – жаться поближе к Карлосу, наподобие тех овец из промокшего гурта.

И вот награда – перед нами Трикастелла! Одновременно с долгожданным указателем в подтаявших облаках появляется ванильное солнце.

Дом Тишины

Трикастелла гордится сразу несколькими историческими фактами, закрепляющими за городом право войти в путеводитель Camino Santiago и стать обязательным пунктом паломнического маршрута. Согласно Кодексу Каликстинос (Calixtino)[99], здесь заканчивается одиннадцатый, предпоследний этап пилигримского Пути.

22 марта 1520 года во время паломничества в Трикастелле ночевал император Священной Римской империи Карл V. Другой испанский король Филипп II останавливался здесь в 1555 году по дороге в Англию на свадьбу с английской королевой Марией Тюдор.

С городом связана любопытная история. В Средние века паломники получали здесь по порции известняка, который должны были отнести на обжиг в Кастанеду. Затем обожжённые кирпичи доставлялись в Сантьяго-де-Компостела. Так средневековые пилигримы вносили свою лепту в строительство собора Святого Иакова.

У входа в город, как списанный часовой, не желающий покидать своего поста, стоит древний дуб. Его неохватный морщинистый ствол изуродован желваками наростов, канатами вросших ветвей, будто невидимые руки времени отжали и выкрутили его, как жгут выстиранного белья. Часть дерева, сожжённая молнией, откололась и засохла, но оставшаяся – продолжает жить. Могучая крона каждый день сражается с беспощадными ветрами и годами. Вот у кого поучиться стойкости и жизнелюбию!

Под дубом-героем о чём-то оживлённо спорит группа пилигримов. Подходим ближе, и выясняется, что единственный муниципальный альберг переполнен. Одни предлагают идти дальше, другие – остановиться в Доме Тишины неподалёку от Трикастеллы, где привечают запоздавших путников. Весть о гостеприимном доме «с чудинкой» из уст в уста передаётся среди пилигримов, создавая новейшую мифологию Пути.

– Я знаю это место, тут недалеко, – вмешивается Карлос. – Дом необычный, с историей, с корнями, как вот у этого дерева. – Он показывает на дуб. – Нынешних хозяев я тоже знаю.

Авторитетное заявление профессора решает исход спора в пользу Дома Тишины. Все шестеро отправляемся туда. Путь занимает не более четверти часа, но ландшафт меняется до неузнаваемости. Подворье со всех сторон стиснуто лесом, заросшими папоротником оврагами. Клочковатый, давно не кошенный луг ощетинился подлеском. Вокруг – ни души, ни звука, если не считать монотонный вой ветра, разметавшего по лиловому небу обрывки туч.

Возраст дома более четырёх веков, но кладка до сих пор цела – плоские камни цвета дорожной жижи местами укреплены свежим раствором. Традиционная чешуйчатая крыша из чёрного сланца. На первом этаже общий зал с камином, на втором – восемь отдельных комнат, соединённых балконом. Во дворе множество сараев, среди которых знакомый по другим галисийским селениям теремок на высоких каменных столбах.

– Это хорреос[100], – объясняет Карлос, – специальное хранилище для кукурузы и зерна.

– А зачем их ставят на камни? И почему на них кресты? – Поначалу я приняла их за культовые сооружения.

– Каменные столбы под ними – чтобы уберечь припасы от грызунов, а кресты – для защиты от других, бестелесных вредителей, – поясняет профессор. – Помимо кукурузы и зерна, в хорреос хранят хлеб между выпечками, головы сыра, фрукты и даже… – Карлос умолкает, выдерживая театральную паузу, – личные сбережения и фамильные сокровища, которые галисийцы доверяют не банкам, а попечению небесных хранителей.

Я останавливаюсь возле приоткрытой двери традиционного сарая и с любопытством заглядываю внутрь: телега на деревянных колёсах, вилы, грабли, мотыги, каменные ступы и прочая сельская утварь, составляющая гордость рачительного хозяина, представлена в несметном количестве. Одних только мётел столько, что ими можно обеспечить всех ведьм Галисии.

Судьба подворья могла бы быть весьма печальной. Заброшенный дом разваливался на глазах, пока его не купила одна галисийская семья, обнаружив дальнее родство с бывшими хозяевами. Запустению и упадку способствовала и молва, приписывающая ему связь с нечистой силой. Впрочем, изучив склад мышления галисийцев, легко допустить, что любой дом на отшибе, покинутый людьми, рано или поздно заселяется ведьмами. Хорошо, если поселится мейга (meiga) – добрая ведунья, от дружбы с которой зависит благополучие галисийских деревень, но вот если заброшенное место облюбует бруха (bruja) – злая ведьма, то не поздоровится никому в округе. Как же они их различают? Очень просто: