с раскуроченным замком, все замерли, не решаясь переступить порог. Внутри зияла чернота, из нее несло холодом и затхлостью пополам с дешевым парфюмом, – так бывает, когда в комнате с тяжелобольным подолгу не открывают окон, держа включенным кондиционер и автоматический освежитель воздуха. Гниль, разложение, болезнь, смерть с ноткой апельсинового масла и бергамота.

Эмиль перешагнул порог и нашарил сбоку выключатель. Неприветливая чернота сменилась очень уютным коридором со светлыми стенами и мозаичным паркетом. Слева висело зеркало в золоченой раме, рядом изящная подставка из дерева с инкрустацией, из нее торчало штук пять разноцветных зонтиков, справа белый резной столик и китайская ваза с красивым букетом из сухих трав. Коридор уходил куда-то вглубь. Старые квартиры в Мадриде мало чем отличались от парижских – те же узкие коридоры, соединяющие лабиринт просторных комнат.

– Вы ничего не слышите? – Зоя встревоженно взяла брата за запястье. Вера бросила взгляд за плечо: трое слесарей, инспектор Руиз, агент Леви стояли позади, на их лицах читалось напряжение. Из глубины квартиры доносилась мелодия… кажется, это был Фрэнк Синатра и его «That’s life»[22]. По коже Веры побежали мурашки – они будто попали в квартиру Джокера!

– Он здесь, – прошептал Леви. – Мы не можем идти без бригады оперативного реагирования!

Руиз схватился за телефон.

– Поздно, – бросил за спину Эмиль. Его лицо перекосила гримаса презрения. – Мы часа три долбили дверь! Думаете, он не удрал через какую-нибудь дыру?

И пошел первым. За ним последовала Зоя. А Вера и остальные наблюдали, как две черные бесстрашные фигуры плывут по узкому коридору и исчезают за углом. Леви вынул из-под брючины пистолет и последовал за ними. Инспектор Руиз тоже достал свое табельное оружие.

Вера завершала шествие, слесари остались на лестничной площадке. Конец коридора исчезал в потемках, слева дверь в ванную, за поворотом – широкие стеклянные двери в светлую гостиную. И множество картин на стенах: обнаженные женщины в стиле Эгона Шиле, сюрреалистические образы, напоминающее образы Гойи, абстракция. Эмиль и Зоя, схватившись каждый за свою створку, распахнули двери, точно два фокусника. У обоих были довольные ухмылки, говорившие о том, какое удовольствие доставляет им это приключение.

Гостиная была пестрой – на полу тканный ковер с мексиканскими мотивами: ромбы, полосы, изгибы. Вся стена слева из красного дерева, на ней вразброс прибиты полочки, уставленные фотографиями, статуэтками, канделябрами. Справа столик с часами, точно сбежавшими из «Красавицы и Чудовища», – золоченое излишество барокко с циферблатом и стрелками-усиками. Длинный обеденный стол застлан белой с золотой вышивкой скатертью, стулья обиты красным бархатом, их высокие спинки казались несуразными в тесноте квартиры. На окнах светлая тюль и распахнутые красные шторы, прихваченные по бокам декоративным канатом с кисточками. Между окнами кондиционер, шпаривший на низкой температуре, и три картины, они напомнили Вере Тициана – парящие фигуры ангелов и библейских героев. У балконной двери красовалась оттоманка с изогнутыми ножками. А рядом – глиняные фигурки испанских партизан едва не в человеческий рост! В форме, в пилотках, с раскрашенными лицами, они выглядели пугающе.

– Имитация… – прошептала Зоя, оглядываясь. – Будто искусственный интеллект занимался дизайном.

Музыка слышалась явственней. Теперь Вера совершенно точно различала песню Синатры. В следующей комнате висела такая же панель красного дерева с большим плоским телевизором. Напротив – угловой диван, обтянутый красной материей, кресло с наброшенным на него пледом с мексиканскими мотивами и стеклянный столик с салфеткой, на вышивке тоже угадывалось нечто мексиканское. Над креслом портрет того же испанского гранда, что висел в предыдущей квартире, только теперь он стоял, опираясь рукой на эфес шпаги. Наверное, это был какой-то предок Барбы.

Дверь из гостиной вела прямо в одну из спален с огромной двуспальной кроватью, застланной парчой, шитой золотом. Напротив шикарный барочный шифоньер из дуба, с резьбой, огромным зеркалом и полочкой внутри, на которой стояло множество ароматических, сожженных до дна свечей. На стенах картины – Мадонна с младенцем, распятый Иисус, расстрелянный стрелами Святой Себастьян. Вера заметила, что испанцы очень любили этого святого – в Мадриде он был повсюду.

Эмиль подошел к кровати и сбросил покрывало, обнажив белые простыни, подушки и пышное одеяло – все это было смято, будто кто-то здесь спал. В воздухе стоял запах несвежего белья, мешавшийся с ароматом расплавленного воска и освежителя воздуха.

Двигаясь по коридору дальше, они наткнулись на запертую дверь. Музыка доносилась оттуда. Эмиль нагнулся к замочной скважине, заглянул внутрь.

– Она там… – пробормотал он.

Постучав, он позвал мать Хавьера по имени, но никто, разумеется, не откликнулся, ведь женщина была парализована. Тогда Эмиль достал из заднего кармана джинсов скрепку и за пару секунд отпер дверь.

В спальне стоял точно такой же шифоньер, украшенный резьбой, и две кровати – они были чуть меньше той, что в соседней комнате, но с такими же кудрявыми барочными спинками из дуба. Между ними – огромное полотно: толпа людей несла на плечах мощи некого святого. В углу – кондиционер, тоже выставленный на самую низкую температуру.

Вера поежилась, обнимая себя за плечи.

На одной из кроватей лежала женщина, укрытая одеялом и покрывалом по грудь. У нее было красивое воскового цвета лицо с черными бровями и пухлыми губами, глаза широко распахнуты, взгляд в потолок. Лоб обнимали две шторки гладко расчесанных волос, на макушке белая полоска пробора. Черная с проседью коса аккуратно спускалась по шее и лежала на груди. Рядом на резном столике стопка книг и проигрыватель с автоматическим устройством для переворачивания пластинок. Все столпились в дверях. Музыка утихла, в проигрывателе что-то щелкнуло, игла отъехала, пластинка перевернулась, игла перенеслась на начало, и Фрэнк Синатра запел вновь:

– Strangers in the night exchanging glances… Wondering in the night…

Леви обошел вставших, как вкопанные, Эмиля и Зою, и первый приблизился к больной. Желудок Веры скрутило, она не сразу осознала, почему вдруг стало нечем дышать. В ледяном воздухе повис запах формалина, его тщетно пытались приглушить благовониями и ароматическими свечами.

Зоя обошла кровать и остановила пластинку. Мелодия смолкла. Она взяла со столика верхний томик и раскрыла его.

– «Сегодня умерла мама. Или, может, вчера, не знаю…». «Посторонний» Камю. У него действительно была депрессия, причем, как видно, затяжная.

Сестра Эмиля подняла глаза. Ее взгляд выражал спокойную мрачность человека, который каждый день видит лежащих в кроватях забальзамированных покойников.

– Она не дышит, – не сказал, а выдохнул агент Леви, отпрянув от кровати.

– И довольно давно, – подтвердил Эмиль, склонившись над лицом покойницы с другой стороны. Руиз застыл у изголовья с широко распахнутыми глазами, его рука скользнула ко рту, будто он хотел