купил ее. Цена невысокая для такой картины. Дело в том, что произведения искусства, попавшие в «Реестр утраченных», тем более те, про которые известно, что они краденые, плохо продаются или не продаются вовсе. Во всяком случае уважающий себя коллекционер никогда не осрамит свою коллекцию покупкой краденого. Скажу больше, цена полотна в разы поднимается, если в ее провенансе числятся коллекционеры с безупречной репутацией. Такие, как Галуст Гюльбенкян, например, – он выкупил большую часть Эрмитажа в конце тридцатых, или венгерский барон Ференц Хатвани – тот, к сожалению, потерял почти всю свою коллекцию во Вторую мировую.

– А эта картина? – заинтересовался Леви. Стараясь не глядеть на мать Хавьера, он подошел к Зое и заглянул в экран. – Числится краденой?

– Нет, сейчас с ней все в порядке. Ее нашли в Румынии советские солдаты в 1945 году и подарили деревенскому доктору. Картина пробыла в его семье около семидесяти лет, пока один из членов не решил ее продать в 2013 году. Подлинность и репутация были восстановлены, но до конца обелить ее невозможно. Поэтому цена низкая, и ее смог купить Хавьер Барба.

– Хавьер Барба смог бы купить весь Прадо! – парировал, нахмурившись, Эмиль, несколько обиженный, что Зоя умалила заслуги.

– Возможно, – кивнула его сестра. – Но он не разбирается в искусстве совершенно. Лишь умело делает вид. Оно его не интересует.

– Зачем тогда все эти покупки? – удивился Леви. Зоя подняла на него насмешливые глаза и скользнула взглядом за плечо.

– Для нее. Он хочет думать, что его мать все еще жива. И выполняет ее желания: работает в музее, наводняет жилище красивыми вещицами, покупает для нее произведения искусства, делая это без разбору. И картины он от экоактивистов защищает только потому, что искусство дорого его матери. Поглядите…

Зоя открыла папку: в ней оказалось около сотни фотографий на первый взгляд одной и той же картины. Все наклонились к компьютеру, увидев множество изображений темноволосой женщины с закрытыми глазами, написанных в разных стилях.

– Он пишет ее уже лет семь, – продолжила Зоя. – И всегда изображает мертвой. Это удивительно. Ему кажется, что мертвая мать в большей безопасности, чем живая. Приглядитесь, эта картина напоминает «Юдифь» Густава Климта, эта – «Женщину со скрещенными руками» Пикассо. А вот – Франсиско Гойя «Портрет актрисы Антонии Сарате». Узнаете? Тот же головной убор. Он, действительно, неплохой рисовальщик, но разобщенный, разобранный. Он будто… оживленная нейросеть. В этом даже что-то есть…

Зоя немного помолчала, любуясь на странную копию картины Гойи на экране компьютера, – в ней угадывались черты мертвой женщины, лежащей на кровати.

– Все эти картины достойны выставки. «Образ одной женщины в ретроспективе работ мастеров прошлого»… И расположить бы их в порядке возрастания по датам жизней художников, которых он копировал. Здесь есть работы Рамона Касаса, Хулио Ромеро де Торреса, Теодора Шассерио. Интересно, где он их держит? Удивительный экземпляр. Мне хотелось бы поговорить с ним.

Леви поморщился, будто не желая принимать всерьез мысли Зои ни о выставке, ни о гениальности работ маньяка.

– В этой квартире полно картин, которые на первый взгляд можно отнести к работам старых мастеров, – сменил он тему. – Есть у него еще что-то, купленное на аукционах?

Зоя сидела молча, будто не слыша слов спецагента. На ее губах играла томная полуулыбка исследователя, погрузившегося в собственные мысли.

– Я не видела здесь на стенах «Концерт» Вермеера, – все же ответила она спустя пару минут. – Может, в других комнатах? Но по документам он у него есть, правда, покупка оформлена на другое имя. Эту картину украли в 1990 году из музея Изабеллы Стюарт Гарднер. А затем она, якобы, нашлась в Лондоне, и подлинность установил аукционный дом Кристис… Это странно. – Зоя нахмурилась и подозвала Эмиля. – У него много задокументированных покупок. Есть современники, есть и авангардисты… Но проданный ему Кристис «Концерт»… Это выглядит неубедительно. Эмиль сел за компьютер.

– Да тут бездна целая! Энциклопедию кибер-мошенничества можно составлять, – сказал он, ухмыльнувшись. – Работы на неделю.

Через некоторое время Эмиль заявил:

– Шантажировать Кристис тайно проданной, причем несуществующей картиной…

– Украденной, считающейся «спящей», – поправила Зоя.

– Хорошо, шантажировать украденной картиной – это верх наглости. Он ощущает себя совершенно неуязвимым. У него очень мощно собранная виртуальная машина, отследить ее не смог бы и я. Никто бы не смог. Он гений…

Эмиль откинулся на спинку кресла и забросил руки за затылок.

– Этот чертов ублюдок – гений! Его надо непременно взять живым – такой ум не должен погибнуть. Я бы с ним побеседовал. Если с ним договориться, заставить помогать полиции, можно предотвратить тьму киберпреступлений. У него есть, что поведать миру. Он как Фрэнк Абигнейл, только компьютерный.

– Вы забываете, что он в первую очередь убийца, – отозвался Руиз, которому не нравилось восхищение Эмиля и Зои.

– Никто не спорит, – поднял ладони шеф.

– Что он сделал с «Концертом»? – холодно спросил Леви.

– Картины нет. Он взломал сервера Кристис и сам себе выслал от них документ о купле полотна. Грозился слить сфабрикованную им переписку в Интернет. Это мощно бы подпортило репутацию аукционного дома. Он не только это сделал, а еще и несколько договоров им подпортил, заменив банковские реквизиты на свои. Ему на счета ушло около трех миллионов евро от Кристис, точнее, от их покупателей.

– Не особенно много, – нахмурился Леви.

– Нарочно так работает, чтобы компании, которые он взломал, не начали искать его по-крупному, нанимать бы службы, что берут за поимку больше денег, чем крадет он. Это называется – принять риски. Сами знаете, сколько ежедневно крадут в Интернете вот такие умники. Но этот… этот – король хакеров!

Телефон Эмиля звякнул. Он достал его из кармана и, открыв какое-то приложение, перестал дышать, его лицо стало каменным. В воздухе застыли девичьи крики:

– Эмиль! Эмиль!! Пожалуйста…

Зоя нагнулась к его плечу, подошел Леви. Инспектор и Вера нависли над подлокотниками. И все увидели, как Аска, с размазанной по лицу тушью, зареванная и несчастная, бросается в сторону камеры. На нее налетает Хавьер Барба с ополоумевшими глазами, на голове клочки волос. Он одет в расстегнутую офисную рубашку, зажимает ей рот ладонью, и камера падает, видео обрывается.

Окаменевший Эмиль нажимал на «плей» этого короткого восьмисекундного ролика раз десять, впиваясь глазами в экран айфона. Он продолжил бы просматривать видео в этом сомнамбулическом трансе и дальше, если бы Зоя не выдернула из его рук телефон.

Точно заведенный, Эмиль сразу же всклочил и, вцепившись пальцами в волосы, принялся метаться по комнате.

– Откуда оно пришло? – спросила Зоя по-французски, пытаясь ввести код-пароль на телефоне брата.

– Телеграм. Ее аккаунт, – выдохнул Эмиль