понятно, что нельзя есть белый хлеб, когда у населения нет даже черного? Вы можете это понять?[412]

Жизнь Балабановой становится аскетичной. Из-за вынужденного голодания у нее ухудшается зрение, но она не идет к окулисту за очками. Она предпочитает одолжить пенсне у товарища, приехавшего из Америки. После выздоровления Ленин встречает ее в Кремле и поражается, увидев любимого товарища, голодного, бледного, с нацепленным на нос пенсне. Анжелика выглядит лет на двадцать старше. Ульянов ругает ее: «Как вам не стыдно, как вы дошли до такого состояния? Посмотрите на меня, я почти ваш ровесник и до сих пор обхожусь без очков. И потом, вы были у окулиста? Вам подобрали очки? Вы ведете себя как неграмотный крестьянин: как вы можете носить непонятно какие очки?»[413]

Балабанова никогда не стоит в очереди перед казенными кухнями, где раздают несколько мисок тошнотворной жижи и куски черного хлеба с соломой. Когда анархист Марио Мантовани зимой по тридцатиградусному морозу приезжает к ней в гостиницу «Националь», он застает ее лежащей на диване, бледной, измученной, замерзшей, еле дышащей. Марио поднимает ей голову и вливает в рот ложку быстро остывающего супа. «Всегда найдется итальянец, чтобы меня спасти!» – тихо говорит Анжелика, открывая глаза.

Глава семнадцатая

Эфемерная революция

Война заканчивается поражением Германии. Кайзер Вильгельм II отрекается от трона, и рейхсканцлером избирается социал-демократ Фридрих Эберт. Неужели наступил долгожданный момент для революции в Германии? В отличие от других большевиков, Анжелика убеждена, что немецкий пролетариат не последует примеру России. Она хорошо знакома с этой страной и ей известно, насколько сильно влияние СДПГ на рабочих и насколько слабо влияние спартакистов. Ленин тоже это знает, он не верит в «сказку» о скорой мировой революции[414]. Однако в его речах как молотом по наковальне постоянно звучит эта тема: она становится панацеей от бед, которые переживает русский народ. Анжелика понимает, что это всего лишь успокоительные слова, продиктованные желанием скрыть от русских людей, что никакой солидарности с другими народами нет.

В Европе заканчивается кровавая бойня, Балабанова уезжает из Москвы: ее путь лежит в Швейцарию. Она своими глазами хочет увидеть, что происходит в двух странах, превратившихся в политический вулкан: в Италии и Германии. Но есть и другое предположение: по заданию Ленина она везет деньги итальянским социалистам. Однако получить въездную визу у швейцарских властей не так-то просто. Ситуация облегчается, когда Москва дает добро на репатриацию нескольких швейцарских граждан. Балабановой выдают дипломатический паспорт: она путешествует под эгидой Российского Красного Креста. В начале ноября она на несколько дней останавливается в Берлине, гостит у первого большевистского посла в Германии, 35-летнего Адольфа Абрамовича Иоффе, вступившего в должность в мае 1918 года. В Берлине на вокзале ее ждет посольская машина. Резиденция Иоффе находится на Унтер-ден-Линден, «великолепной аллее, обсаженной деревьями», в «искусственном оазисе покоя и комфорта»[415]. А вокруг творится нечто ужасное: через несколько дней над императорским дворцом будет поднят белый флаг и вслед за военным поражением случится событие, которое войдет в историю как «ноябрьская революция».

Гнев, страдания и унижения ветеранов войны и немецкого народа облегчают задачу революционерам. На родине Вильгельма II, как и в России Николая II, военное поражение выливается в восстание солдат и матросов.

«Ноябрьская капитуляция, – пишет Франсуа Фюре, – приводит народ к анархии: она как бы повторяет ситуацию в России год назад, ставя на повестку дня революцию, возглавляемую группами крайне левых социалистов». Но события, замечает французский историк, будут развиваться иначе, потому что немецкий Керенский, т. е. социал-демократ Эберт, возглавивший правительство после отречения кайзера, не дает ситуации выйти из-под контроля и пресекает восстание в зародыше. «Но с самого начала на горизонте русской революции маячила германская революция. Предпосылки мятежа возникают во всей Европе: в Венгрии – Белы Куна, в Италии – фабричных советов, даже в победившей Франции, где Советы нашли отклик у профсоюзных и политических ультралевых. Недовольство войной, переросшее в октябрь 1917 года, дало мощный импульс антикапиталистической революции»[416].

Иоффе и Балабанова много говорят об этом политическом моменте, но ни у того, ни у другой нет особых надежд на то, что Германия может последовать примеру большевиков. Молодой посол должен выполнять приказы и претворять в жизнь секретные инструкции, поступающие к нему из Москвы, направленные на поддержание хороших дипломатических отношений с Берлином и в то же время на тайное финансирование и вооружение революционных групп. Иоффе, по словам Балабановой, вынужден вести эту двойную игру, хотя он не согласен с некоторыми директивами и считает их неприменимыми к ситуации в Германии. С трудом верится: Ленин не стал бы отправлять в Германию в качестве своего первого посла большевика, обуреваемого сомнениями.

Еще за обедом они обсуждают статью Ленина, опубликованную 11 октября в «Правде» под заголовком «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Это лобовая атака на основателя австромарксизма, друга Энгельса, ориентир левых социалистов, не примкнувших ни к ленинизму, ни к ревизионизму Бернштейна. Владимир Ильич пишет: «В Европе нет революционных партий. Есть партии предателей, таких как партии Шейдемана, Реноделя, Хендерсона, Сиднея и Беатрис Веббс и компании, или подневольных душ, вроде Каутского». Отсутствие революционной партии в Европе – «великое несчастье», «препятствие», которое надо обязательно преодолеть, и единственный способ сделать это, по мнению Ленина, – «во что бы то ни стало разоблачить предателей вроде Каутского».

Поэтому «устранить» нужно самого авторитетного и заслуживающего доверие оппонента, самого прямого наследника Карла Маркса, критиковавшего роспуск российского учредительного собрания, революционера, который боролся против войны и который основал вместе с Гуго Хассе Независимую социалистическую партию. В своем памфлете «Пролетарская революция» Каутский отмечает, что большевистский режим – это новая форма абсолютизма; он отрицает, что по Марксу диктатура пролетариата является формой правления; напоминает его мнение, что в Соединенных Штатах и Англии пролетариат сможет захватить власть мирным и демократическим путем. По словам Ленина «ренегат Бернштейн оказался щенком по сравнению с ренегатом Каутским». Московский «красный отец» бросил ему обвинение в «вероотступничестве», и, когда уже заканчивал свою брошюру о Каутском (начатую вышеупомянутой статьей в «Правде»), в Германии была провозглашена республика рабочих и военных советов.

Он рад и может написать, что «заключение стало излишним», не понимая, что именно его идеологический догматизм и экстремизм российского правительства способствовали провалу германской революции. «Одиннадцать месяцев большевистской диктатуры в России смогли загасить любое стремление к осуществлению революции, какое только было у Социалистической партии Германии и у Каутского. Большевизму нужна была Коммунистическая Германия, но он сделал все, чтобы она стала невозможной»[417].

Балабанова не