делегатов из тридцати четырех не являются представителями своей нации. Это латыши и литовцы, уже состоящие в российской компартии, в основном бывшие военнопленные, живущие в России и не имеющие связи с родными партиями. Два делегата, прибывшие из Норвегии и Швеции, не представляют никаких коммунистических партий по той простой причине, что в этих странах такие партии никогда не создавались. Двое других – австрийский печатник Карл Штейнгардт и спартакист Гуго Эберлейн: первый выступает за немедленное создание Коминтерна, а второй против. По мнению немца, эти тридцать четыре человека, собравшиеся в Кремле, ничего и никого не представляют, у них нет полномочий от их предполагаемых партий. Когда в январе комиссар иностранных дел Чичерин выступал с призывом провести в Москве совещание левых интернационалистов, Люксембург дала Эберлейну точное указание: выступать против создания Коммунистического интернационала, т. к. это преждевременно. «Немецкие коммунисты, слабые и подвергающиеся преследованиям у себя на родине, – пишет английский историк Эдвард Карр, – ясно понимали, что Интернационал, основанный в Москве, при существующих обстоятельствах должен носить исключительно русский характер и иметь русских руководителей: а они хотели бы подождать, пока коммунизм не получит дальнейшего развития в Германии и Западной Европе»[434]. И вот Эберлейн объясняет раздраженному большевистскому руководству, что он в принципе не против создания Коммунистического интернационала, но лучше отдать инициативу в руки съезда. Заседание, на котором в качестве секретаря Циммервальда присутствует Анжелика Балабанова, затягивается, предложение большевиков, кажется, «обречено на провал»[435]. И вдруг дело принимает неожиданный оборот.

И хотя предложение о том, чтобы считать это собрание символом нового Интернационала, провалилось накануне, одно случайное обстоятельство изменило весь его тон и характер. В самый разгар одного из заседаний на сцене появился бывший австрийский печатник [это был Штейнхардт. – Прим. редактора], который перед возвращением на родину провел несколько месяцев в российской тюрьме. Запыхавшийся, возбужденный, демонстрируя все приметы проделанного опасного путешествия, он попросил дать ему слово и получил его. Он сообщил, что только что возвратился из Западной Европы, и во всех странах, в которых он побывал с тех пор, как покинул Россию, капитализм рушится, массы на грани восстания. В Австрии и Германии революция особенно близка. Везде народные массы восхищает и вдохновляет русская революция, и в приближающемся социальном перевороте они рассчитывают на то, что Москва укажет им путь[436].

Это трюк, поставленный Радеком: он привел Штейнхардта, чтобы оживить аудиторию и устранить все сомнения относительно преждевременного и незаконного рождения Коммунистического интернационала. В Кремлевском зале раздаются аплодисменты: Зиновьев предлагает немедленно поставить на голосование устав Коминтерна. Эберляйн протестует и заявляет, что голосует против. Балабанова воздерживается.

Анжелика и Ленин обмениваются записками.

Ленин. «Почему вы не голосуете? У вас столько полномочий от ИСП, вы читаете “Avanti!” и знаете, что происходит в Италии».

Балабанова. «Нет! Моих полномочий недостаточно, чтобы обязывать Итальянскую партию к такому решительному действию».

Ленин. «Ошибаетесь; даже как секретарь Циммервальдского движения вы имеете право голосовать за ИСП, вы должны…»

Балабанова. «Я не могу этого сделать. У меня нет с ними связи… Мы здесь можем решать, здесь победила революция, мы под защитой Красной армии. Но там, в капиталистических странах, положение совсем другое… какое мы имеем право связывать наших товарищей резолюциями, не дав им возможности обсудить их?»[437]

Ленин в который раз понимает, что Анжелика – не тот человек, которого можно переубедить. Она даже отказывается передать руководителю новообразованного Третьего интернационала документы Циммервальдской комиссии. Просьба изложена в письменном виде Лениным, Троцким, Зиновьевым, Раковским (председатель совнаркома Украины) и швейцарским социалистом Платтеном. Но Анжелика непреклонна. Она отвечает, что знает: движению, секретарем которого она является, больше нет смысла продолжать работу, ведь оно было создано, чтобы протестовать против войны. Но это не дает ей права принимать решения от лица тех циммервальдцев, которые не присутствуют на встрече в Москве, и тех, кто не разделяет ленинскую политику и методы. Большевики считают такую позицию абсурдной и надменной, Анжелика слишком формально подходит к делам и слишком привержена букве закона, к тому же руководствуется чувствами, им же нужны циничные, решительные солдаты, готовые на подкуп и убийство, если потребуется.

Как только заканчиваются праздники, посвященные фарсовому рождению Коминтерна, Анжелика решает немедленно вернуться на Украину, куда ее отправили двумя месяцами ранее на должность комиссара по иностранным делам вместе с болгарином Христианом Раковским. В коридоре Кремля она сталкивается с Троцким. Поздоровавшись, она сообщает, что намерена как можно скорее приступить к работе. Командующий Красной армии удивлен: «Вы что, опять хотите уехать? Разве вы не знаете, что вы будете секретарем Интернационала? Это уже обсудили. Пойдемте со мной к Владимиру Ильичу»[438]. Они идут к Ленину, в один из кремлевских залов: он встречает Анжелику очень тепло. Странно, но о ее неповиновении, кажется, забыли. Балабанова и не догадывается, что здесь есть какой-то скрытый смысл. Анжелика – это возможность заполучить в свои руки все, что своей работой заслужил Циммервальд, его престиж, в том числе у некоммунистических партий и движений. Большевикам нужен презентабельный вид. Анжелика в тот момент этого не понимает. Наоборот, она просит не ограничивать ее одной этой ролью, она больше хочет работать на Украине или продолжать пропаганду в массах. Но Ленин не слышит ее доводов: «Партийная дисциплина, товарищ Балабанова, существует и для вас тоже»[439]. Это решение Центрального комитета.

Анжелика подчиняется. Она и так слишком часто восставала против приказов вождя. Вечером 6 марта 1919 года в московском Большом театре празднуют основание Коминтерна. Собираются сотни радостных рабочих: они видят в этом новом Интернационале луч солнца, пробивающийся сквозь черные тучи гражданской войны и голода. Звучат революционные песни, воспоминания о товарищах, погибших за революцию, Балабанова переводит пафосные речи с эмоциональным подъемом. Ее тоже охватывает душевное волнение. Это один из тех моментов, когда она чувствует, что жила не напрасно. Здесь проявился результат стойкости Циммервальдского движения – узы международного братства были обновлены[440].

На следующий день после этого незабываемого вечера вокруг Третьего интернационала начинаются организационные действия. Первые собрания проходят в гостинице «Националь» в комнатах, занимаемых Анжеликой. Затем офис Коминтерна переезжает в здание бывшего немецкого посольства. Появляются секретари, помощники, машинистки, техника, пишущие машинки, личные автомобили. Все это кажется Балабановой чрезмерным, не соответствующим экономическому положению, в котором находится Россия. Она говорит это Ленину, напоминает ему, что для работы ей достаточно иметь две гостиничные комнаты. Ульянов не слушает ее и, пользуясь случаем, сообщает, что у нее будет заместитель, Вацлав Воровский, посол в Швеции, с которым она уже работала