– Чистка яиц – не наказание за проступок, – пояснила Барбара Збыславовна. – Всё это для того, чтобы ты успокоилась, отвлеклась монотонной работой и не тратила зря эмоции.

Я ждала услышать какое-то разумное объяснение, а услышала опять бесконечную песенку «будь спокойна, и к тебе потянутся».

– Что вы все про эмоции! – чуть не крикнула я. – При чем тут эмоции!

– Остынь! – Ягушевская сказала это негромко, но как припечатала. – И запомни, что я тебе сейчас скажу. Надо беречь свои чувства. Надо расходовать их с умом, смаковать их, наслаждаться ими. Что толку сожрать всё сразу, получив изжогу? Не верь тем, кто говорит, что гореть надо быстро и ярко. Быстро и ярко – это когда жить осталось пару часов. А если впереди – долгие годы, ты не имеешь права жрать полной ложкой. Только голод подарит радость вкуса. Пресыщение – лютый враг для всех нас. Пресытиться чувствами тоже можно. И это страшно. На самом деле страшно, Василиса.

Я сморгнула, потому что говорила она что-то странное. И совсем не тем мягким, уговаривающим тоном, как обычно. Впервые я увидела Ягушевскую совсем в ином обличии – мне как-то и позабылось, что у неё тоже есть волшебные силы. А сейчас вся она словно излучала лучи колдовства – черты заострились, глаза стали темными, и пряди волос всколыхнулись, хотя сквозняка не было.

– Ерунда какая… – сказала я упрямо, но не очень уверенно.

– Совсем не ерунда, – жёстко возразила она. – Нет ничего ужаснее, чем жизнь существа, пресыщенного всем – комфортом, любовью… Но есть и другая сторона.

– Какая?..

– Слишком щедро распорядишься жизненной силой – и погибнешь. Наша душа – кладезь волшебной энергии. Ты черпаешь из неё, черпаешь, и кажется, что этому не будет конца. Но можно вычерпаться до самого дна. Кош Невмертич понимает это и бережет свои силы. И старается не поддаваться эмоциям. Если что-то выбивает из равновесия – это опасно.

Не поддаваться эмоциям… Это о человеке, который чуть не занялся со мной любовью в спортзале?

– Да, ты правильно думаешь, – сказала Барбара Збыславовна, и я вздрогнула. – Нет, я не читаю твои мысли, – она скупо улыбнулась. – Но ты еще очень наивна, Василиса. И… очень честна. Волшебнику опасно быть таким. Тем более, волшебнику с уникальными свойствами. Как ты, и как… Кош.

– Чем опасно? – спросила я, подавшись вперёд. – Чем опасно – вы можете объяснить?

Она откинулась на спинку кресла, глядя на меня испытующе. Взяла карандаш, задумчиво постучала по столешнице, а потом сказала:

– Опасны сильные чувства. Любовь не настолько безобидна, как можно подумать. Любовь требует не меньше жизненных сил, а подчас и больше, чем волшебство. Потратишь себя на обманную любовь – и не сможешь восстановиться. Пустота в душе – это страшно. Недаром самое страшное проклятье – чтобы тебе пусто было. Мой тебе совет, Василиса, не влюбляйся. Чтобы тебе потом не было пусто.

Дождь стучался в окно, и ели махали лапами, а я смотрела на них, впервые завидуя деревьям. Как у них всё просто. Ни тебе заумных размышлений, ни душевных тревог. Растёшь себе и растёшь, радуясь дождю, солнцу.

– Признайтесь, с вами было нечто подобное? – спросила я, не особенно надеясь на ответ.

Но в этот раз Ягушевская не стала крутить словами.

– Было, – сказала она и со стуком положила карандаш на стол. – И я не хочу повторения такого ни для кого. Тем более, для тебя.

Не хочет… Я облизнула пересохшие губы. И в кого это она была влюблена до душевной пустоты?

– Это… это Кош Невмертич? – задала я вопрос, который мучил меня уже давно. – Вы в него влюблены?

Мой вопрос, казалось, позабавил Ягушевскую.

– Нет, Краснова. Что вы себе выдумали? – сказала она почти весело. – Мы с ним всего лишь коллеги, когда-то были хорошими друзьями, учились вместе. Как и с отцом Бори Анчуткина…

Я так и впилась в неё взглядом. Значит, ей уже всё известно. И про мои ночные похождения, и про то, что отец Борьки скрывает от него, что жив.

– Вам ведь интересно, что произошло? – Ягушевская заговорила совсем по-другому – уже не весело, а серьезно, с грустинкой. Я промолчала, но от меня и не ждали ответа. – Однажды случилось несчастье, и он спас сына, потратив почти все свои жизненные силы. Хотел спасти и жену, но уже не смог. Теперь он – не человек и не труп. Незавидная судьба.

Мне понадобилось время, чтобы осмыслить это. Вот чего они все боятся, когда говорят, что надо беречь эмоции. Но разве эмоции связаны вот с этим?.. Я вздрогнула, вспомнив живого скелета с горящими глазами. Но ведь он спасал Борьку… Это не одно и то же, что попсиховать. Или полюбить.

– Борька должен знать, – сказала я тихо и упрямо.

– Его отец решил по-другому, – ответила Ягушевская. – Он не хочет, чтобы сын видел его таким. И не хочет, чтобы сын считал себя ему обязанным. Поэтому я рассчитываю на твоё молчание. Ты должна молчать.

– Почему это – должна? Почему в вашем мире все считают нужным что-то недоговаривать? Почему вам так не нравится правда?!

– Это не наш мир, – ответила она. – Это и твой мир теперь тоже. Поэтому учись жить по его правилам. И ещё, Василиса. Насчёт Коша Невмертича. Может, я была влюблена в него, курсе на третьем, но даже тогда прекрасно понимала, что я ему не пара. Никто ему не пара, – тут она сочувственно вздохнула. Я уже знала цену этому сочувствию. Сейчас скажет что-нибудь, отчего захочется завыть и сбежать на край света. И она сказала: – Ты тоже ему не пара. Прости, если звучит жестоко.

– Не пара? – переспросила я, облизнув вмиг пересохшие губы.

Она посмотрела на меня задумчиво, будто видела что-то, чего я сама о себе не знала. И самое противное, что она была права – я много не знала о себе. О себе! Это смешно просто, когда ты в собственной душе бродишь, как по дремучему лесу.

– Вы с Кошем – исключительные, уникальные. Но как показывает жизнь, два самоцвета рядом не горят. Их блеск приглушает друг друга. Тебе надо найти кого-то попроще. И ему… тоже.

Мы помолчали, думая каждая о своем.

Два самоцвета рядом не горят… По мне, так наоборот. Две блестяшки дадут больше света, чем одна.

– А пока ты и вовсе не горишь, – продолжала Барбара Збыславовна. – С твоими данными можно было стать первой студенткой института.

– Я и так первая!..

– Ну да, когда надо выехать на таланте, – Ягушевская смягчила свои слова улыбкой. – А вот трудолюбия у тебя – птичка наплакала.

– Да знаю я, что надо учиться.

– Вот и хорошо, что знаешь. Поэтому иди на ленту и примени знания на практике.

Мне ничего не оставалось, как отправиться, куда послали.

Я брела по коридору, шаркая подошвами, а совсем не постукивая каблучками, и размышляла. Правда ли, что ректор ей не нравится? Врёт, наверное. Но ведь хранит она фотографию Баюнова? Как ректор – фотку Марины Морелли. Вот зачем Ягушевской фото врага? Может, она ведёт переговоры с «приматами»? В прошлом году я была убеждена в предательстве Ягушевской, но Кош Невмертич сказал, что сам во всём разберётся, и что Ягушевская – не предатель. Ага, выгораживает, как Вольпину. Сказал, что сам найдёт предателя, но что-то весь персонал остался в институте!