Царёв смотрел на нас всего пару секунд, а потом круто развернулся и ушёл. Я осталась наедине с Быковым, и теперь предстояло хоть что-то объяснить.

– Простите… – начала я, но он меня прервал, выставив вперёд широченную ладонь…

– Брось, Краснова, – пробасил он. – Я же не совсем пенёк. Так хотела избавиться от парня? Может, зря?

– Не зря, – ответила я, боясь посмотреть ему в глаза, потому что было стыдно за очередную детскую выходку. – Но предложение в силе, если что.

Сейчас он процитирует что-нибудь из Коша Невмертича. Вроде: учись Краснова, нечего думать о глупостях.

Пусть говорит. Потерплю. Пять минут позора – а потом всё это забудется.

– Спасибо за приглашение, – сказал он, помедлив, – но я как раз дежурный по «Иве». Кош Невмертич опасается, что праздник будет вроде отвлекающего маневра. Ещё выкинут чего, пока все будут в «ПриМе».

Не знаю, что принесло больше облегчения – то, что он отказался, что не стал читать нотаций, или что ректор, всё-таки, не доверял «приматам».

– А, ну жаль тогда, – сказала я, забрасывая сумку на плечо. – Я пойду? У меня репетиции с перваками.

Каблуки моих сапог застучали по полу, и я обернулась на ходу, помахав Быкову рукой. Он стоял, широко расставив ноги, уперев ручищи в бока, и смотрел мне вслед с ухмылкой.

Новогодний бал состоялся за пару дней до нового года. Меня, наконец-то, выпустили из-под ИВАвого ареста и под конвоем в составе Барбары Збыславовны и Слободана Будимировича повезли в «ПриМу».

За рулем серого «лексуса» сидел Будимирович, а мы с Ягушевской устроились на заднем сиденье.

– А Кош Невмертич когда приедет? – спросила я как можно равнодушнее, рассматривая вечерний город через стекло автомобиля.

– Он не придет, у него дела, – тут же ответила Ягушевская.

Ну вот. Зачем были все эти ожидания, надежды? Зачем было платье – белое, с кружевами… И волосы можно было не укладывать. Да вообще можно было остаться в институте. И какие такие у ректора могут быть дела, когда его разлюбимые студенты отправляются в логово врага? Настроение резко испортилось, и чувство праздничного волшебства словно кто-то прибил лопатой.

– Там тоже будете за мной везде ходить? – спросила я, откидываясь на спинку сиденья и уже не волнуясь, что платье может помяться. – И в туалет провожать будете?

Слободан Будимирович не услышал или сделал вид, что не услышал, а Ягушевская засмеялась:

– Василиса, да не ершитесь вы. Вам будет предоставлена полная свобода. Кто же станет ограничивать жар-птицу?

И это мне говорили люди, определившие меня на интернатное обучение без права выхода за пределы института.

«Лексус» резко свернул, проехал кольцо и выехал на широкую аллею, освещенную фонарями в виде матовых белых шаров.

«ПриМа» оказалась не таким грандиозным зданием, как «ИВА». Институт Марины Морелли располагался на набережной, в парковой зоне. Странно, что раньше я не замечала его. Здание было похоже на громадное яблоко, с которого лесенкой срезали половину. Горели огни, и парковка была забита машинами. Студенты группками слетались к главному входу, украшенному гирляндами и зелеными веточками с красными ягодами – на манер западного Рождества.

– Я найду, где поставить машину, а вы идите внутрь, – сказал Слободан, – пока не замерзли.

Он высадил нас и уехал, а мы с Ягушевской пошли к «яблоку», отворачиваясь от ледяного ветра.

– Лучше надеть маску сейчас, – посоветовала Ягушевская, и первая достала из сумочки крохотную полумаску из кружев.

У меня была маска с прошлого года – оклеенная кусочками зеркала. Кош Невмертич видел меня в этой маске, и я рассчитывала, что именно по ней он меня и узнает… Но он не пришел. И не придет. И хитрый финт с «обязательно узнает» улетел с головою прямо в Мойку.

– Надевайте, надевайте, – с усмешкой сказала Ягушевская, приподнимая ворот своего пальто. – Новый год ведь. Тайна должна сохраниться до полуночи. Давайте помогу завязать, Василиса.

– Ага, – проворчала я, поворачиваясь к ней спиной, а лицом – к зданию института.

В отличие от «ИВЫ», входная дверь в «ПриМе» была стеклянной. И как на ладони были видны ёлочки в синих и красных шарах, расставленные по фойе. Народ толпился у гардероба, а потом проходил дальше, к широкой лестнице, застланной красной ковровой дорожкой. Гости оживленно болтали и смеялись, но стоило появиться нам с Ягушевской, как всё внимание было обращено на нас. Даже из гардероба выглянули смазливые девицы в белых шапочках-наколках и уставились на меня с жадным любопытством.

Парень и девушка в синих форменных куртках с красными эмблемами «ПМ» на груди подскочили, провожая к гардеробу вне очереди.

– Добро пожаловать в «ПриМу», – радостно улыбаясь, приветствовала нас девушка.

– Приятного вечера, – вторил ей парень, вручая нам с Ягушевской буклеты праздника.

Я сунула свой буклет в сумочку, не читая.

Так, ничего страшного. Просто снять пальто под взглядами сотен… а может и тысячи студентов. Ерунда какая. Взгляды кусок не отхватят, это и лягушке понятно.

Но когда я расстегивала пуговицы, пальцы не слушались, и я провозилась довольно долго. Ягушевская уже стояла рядом в своем потрясающем платье – синим с серебром, в котором была на премьере «Любовного напитка», а я всё терзала пуговицу, стараясь не замечать взглядов.

– Прекрасное платье, – похвалила меня Барбара Збыславовна. – Очень вам идет. Подождем Слободана, если не возражаете.

– Не возражаю, – тоскливо ответила я, отворачиваясь к зеркалу.

Ещё хуже. Словно лицом к лицу столкнулась со всеми теми, кто желал поглазеть на жар-птицу. Конечно, не Вася ведь Опасная их интересовала. И не моя красота поднебесная.

Вон та блондиночка так пялится, что глаза сейчас вылезут на ниточках, как у краба. А вон те мордовороты хоть бы пальцами не показывали. И маска не помогла. Дурацкое решение – пойти сюда. Сейчас ещё Морелли появится – и вечер можно считать окончательно испорченным.

В зеркальном отражении я увидела, что к нам идёт Слободан Будимирович. Он был в сером пальто нараспашку, в светло-сером костюме, в алой рубашке и черной полумаске, и на него немедленно уставились с не меньшим любопытством, чем на меня. По крайней мере, студентки.

– Ну что? – спросил Слободан, снимая пальто и с полупоклоном подавая его девице-гардеробщице, отчего она стала красная, как свёкла, и восторженно захлопала глазами. – Мы готовы веселиться?

– Более чем, – ответила Ягушевская с улыбкой, а я только уныло кивнула.

– Тогда – прошу, – Слободан встал между нами, предлагая взять его под руки, а потом повел нас к лестнице, застланной красной дорожкой.

Когда-то я мечтала, чтобы быть такой, как Елена. Чтобы все оглядывались на меня, смотрели восторженно, а я бы плыла по волнам этих восторженных взглядов, купалась в них – такая красивая, воздушная, ослепительная… И вот – мои мечты сбылись. Только это нисколько не радовало. Потому что во всей этой толпе, что сейчас таращилась на нас, не было кое-кого. И теперь мои мечты совершенно изменились. Не надо восторженной толпы. Не надо восхищения ото всех. Надо, чтобы только один-единственный посмотрел, восхитился, оценил.