— Не пудри мне мозги, малыш. Вспомни, что тебе сказал Рэнсом. Я тебе не обычный штатский. Я таких, как ты, на завтрак ем. А теперь быстро говори: ваша база на тридцать первом этаже, так?

— Да, сэр, — невнятно пробормотал Бекас.

Дейв ухватил его за волосы и оттянул голову назад.

— Еще раз.

— Да, сэр.

— Весь этаж?

— Сторона, которая выходит на Парк-авеню.

— Сколько человек?

— Э-э…

— Сколько лет ты служишь, сынок?

— Ну, четыре, а что…

— Они не дадут твоей семье полную пенсию по потере кормильца, раз ты прослужил меньше шести лет.

Что-то в голосе Дейва достигло цели. Бекас понял, что тот говорит серьезно. Он сорвался на крик.

— Я не знаю! Может, двадцать, может, двадцать пять!

— «Может» меня не устраивает.

Бекас был еще почти мальчишкой: слишком молодой для такой работы и куда более мягкий, чем казался с виду.

— О боже! — заголосил он. — Не стреляйте! Я вправду не знаю!

Парня трясло от ужаса. Дейв снова крутанул пистолет.

— Ладно, следующий вопрос. Почему вы, сволочи, гоняетесь за мной?

— Боже мой! Людям вроде меня ничего не говорят, мистер! Я простой морпех! Малиновка и Куропатка — они знают, но никому не говорят.

— А что они сказали тебе?

Речь Бекаса сделалась невнятной.

— Ничего. Матерью клянусь, ничего! Только что вы должны… ну… умереть. Быстро. И что если мы… ну… понимаете… если мы убьем вас, чтобы мы не прикасались к телу иначе как… ну… в резиновых перчатках.

Дейв скрипнул зубами. Дела становились все хуже и хуже.

— Где Рэнсом?

— На сорок пятом! Он в кабинете того покойника, Леви!

— Что он там делает?

— Не знаю! Богом клянусь — не знаю! Я там не был! Я только…

— А ты подумай.

Дейв ощутил холод, смертельный холод.

— О господи! Я не знаю! Я вправду не знаю! Когда мы схватили эту еврейскую девку…

Дейв впечатал Бекаса лицом в стену. И не раз. Сколько именно — он не сосчитал.

— Ну-ка, сынок, расскажи мне про «еврейскую девку».

На губах у Бекаса пузырилась кровавая пена.

— О господи! Вот дерьмо!

Дейв вмазал еще раз.

— Повтори, я не расслышал.

— Эта девка, Коэн… Она пыталась удрать. Мы сцапали ее — я с Бобби и Джорджо — в тот момент, когда она выбралась из своей норы. Она просто зверюга, приятель. Она откусила бедняге Бобби нос. Напрочь. Бедолаге придется до конца жизни ходить с протезом.

— Ну и?

Тон Дейва был ледяным.

— Ей ничего не сделали. Ну, не сильно. Только…

Он был в полной панике.

Дейв снова ударил Бекаса лицом об стену.

— Насколько сильно?

— Синяки. Больше ничего. Клянусь!

— Где она сейчас?

— Я же об этом и пытаюсь сказать! Ее держали на тридцать первом. Потом Рэнсом забрал ее на сорок пятый. Минут пятнадцать-двадцать назад.

Дейва передернуло от гнева. Сообщение, которое Рэнсом оставил на автоответчике Марджи, не было ложью. И если бы Дейв сразу пошел не в компьютерный зал АИУ, а на тридцать первый этаж…

— Что еще, ты, мелкий мудак? Рассказывай все!

— Я больше ничего не знаю. Ей-богу, я больше ничего не знаю!

— Повтори еще раз, — негромко произнес Дейв.

— Э-э… Что? Что повторить?

— Имя Господа. Тогда ты умрешь с ним на устах.

— Что? О дерьмо, не надо, мужик, не на…

Дейв бросил Бекаса, быстро отступил на три шага, чтобы его не забрызгало, и прицелился парню в голову.

«Так оно и будет, а?»

Да, так оно и будет.

«До сих пор это было самозащитой. Если не считать тех парней, которым ты переломал ноги».

Пассивное сопротивление в наши дни работает как-то неважно.

«А кроме того, ты никогда не отождествлял себя с Ганди».

Никогда. И фильм ему тоже не нравился.

Бекас упал на четвереньки. Рыдая, он повернулся к Дейву.

— Пожалуйста, о господи, пожалуйста…

Дейв нажал на спусковой крючок. Из стены брызнула штукатурка. Бекас рухнул. Лицо у него было белым как мел. Он потерял сознание.

Нет, Рэнсом, я не один из вас, хотя и мог им быть. Это было нетрудно. По правде говоря, это было бы легко. Это одна из тех вещей, которым просто позволяешь совершиться. Для этого не нужно ничего делать. Просто идти по пути наименьшего сопротивления. Надо лишь пожать плечами, улыбнуться, глядя на трупы, и сказать: «Извините, так получилось». И чем больше ты пожимаешь плечами, тем легче это становится. Через некоторое время вид крови тебя уже особо не беспокоит. Твое отношение к людям резко меняется; теперь они просто мясо. Ты не называешь их людьми — ты зовешь их болванами, помоями, рисовыми головами, палочками для еды. Мужчины — это «зверьки», а женщины — «косоглазые щелки», и Бог сотворил их исключительно для того, чтобы ты мог поразвлекаться стрельбой по движущимся мишеням. Посмотрите на этих животных. Это вы называете «жизнью»? Это не жизнь. Вы оказываете им услугу, когда приканчиваете их. Им лучше умереть. Лучше быть мертвым, чем красным. Это легко, Рэнсом, это и вправду очень легко. Ты перестаешь думать о себе как о солдате — и что это почетная профессия. Ты просто ремесленник, а в этом нет ничего почетного. Я стал таким, Рэнсом, или был очень близок к этому. В глуши вещи начинают становиться очень простыми, очень ясными. Все сводится к физике: траектория, баллистический расчет, уравнение силы и массы, примененное к удаленному объекту, который — так уж получилось — ходит на двух ногах. Дело не в войне, не в политике, не в наших благородных союзниках и не в плотине на пути волны безбожного коммунизма. Дело исключительно в возможности попрактиковаться в стрельбе. Когда я отправлялся туда, я считал эту войну правой с заглавной буквы «П». Возможно, я больше так не считаю, но суть не в этом. Суть в том, Рэнсом, что тебе и тебе подобным наплевать, праведная это война или нет. И вы не хотели, чтобы остальным было до этого дело. Вы хотели, чтобы мы превратились в машины. Просто в машины. Вы почти добились этого со мной. Я перешагнул эту черту, Рэнсом, я оказался на твоей стороне. Я уже был одной ногой там. Но однажды Джек Крютер сделал кое-что, и внезапно я увидел, где я очутился, и понял, что должен вернуться обратно. Я понял, что люди — это люди и можно убивать их, если ты вынужден это делать, но нельзя убивать их развлечения ради. Если это случается, Рэнсом, нужно остановиться. Как только эта работа начинает доставлять тебе удовольствие, нужно остановиться. В противном случае можно превратиться в кого-то вроде тебя, Рэнсом, и мир был бы лучше и чище, если бы ты вовсе не родился. Поэтому я не стану убивать этого несчастного парня, которого вы зовете Бекасом. Потому что я — это я, а не вы. Ты сказал, Рэнсом, что я один из вас, что я свой. Ты твердишь это весь день. «Дэвид Эллиот — один из нас. Он наш, свой. В глубине души мы братья». Что ж, Рэнсом, у меня по этому поводу есть собственное мнение. И мнение это таково: поцелуйте меня в задницу.