Но и отсутствие нормальной пресной воды было бы нипочем, если бы не изматывающая жара. Для экономии электроэнергии и соблюдения режима тишины системы кондиционирования и вентиляции не включались. Эрдэушки, вырабатывающие кислород, раскалялись как печки-буржуйки, и к ним было не подойти, коробочки КПЧ на подволоках аккумуляторных отсеков, нейтрализуя водород, так же разогревались – пальцем не тронь. Все это создавало эффект хорошей русской бани, жаркой и влажной, после которой, правда, невозможно было выйти на улицу, упасть в снег, облиться ледяной водой и испытать, таким образом, неземное блаженство.

Конечно, за полгода, проведенных в тропиках, к жаре мы уже успели привыкнуть, но в этом походе жара была какая-то особенная. Вроде и температура в отсеках не поднималась выше обычных значений, но порой хотелось лечь и сдохнуть, чтобы тебя положили в цинковый ящик, засыпали льдом, чтобы не протух, поместили в холодную провизионку да так и возили до самого возвращения на Родину, а потом закопали где-нибудь за полярным кругом в вечной мерзлоте.

Не спасали от жары и редкие всплытия. Наоборот. Подчас становилось еще хуже. Всплытия происходили по ночам. Начиналась зарядка АБ. Запускались дизеля, подключались в режиме генераторов электромоторы. Все это крутилось, ревело, нагревалось и еще больше повышало градус в отсеках. Тяжелей всего приходилось электрикам в шестом, где температура поднималась порой до совершенно неприличных значений. При движении же в подводном положении под РДП (в режиме работы дизеля под водой) ад плавно перемещался в дизельный отсек. К концу заряда батареи столбик термометра там порой подходил вплотную к пятидесяти. После того как в пятом получила тепловой удар и, подрыгав лапками, скоропостижно скончалась крыса, доктор окружил мотористов особой заботой. Во время наиболее тяжелых вахт он сам находился в отсеке со своим неотложным чемоданчиком в готовности откачать любого павшего бойца и героически потел вместе со всеми. Такова была его беспокойная натура – всегда быть на переднем крае. У нас же в седьмом температура редко поднималась выше 40 градусов, и половина экипажа ходила к нам передохнуть – охладиться. Вторая половина ходила в первый отсек – там, сказывали, было совсем холодно, не больше тридцати пяти, – настоящий курорт.

Некоторое облегчение наступало при погружении на глубину, близкую к предельной, что иногда приходилось делать для обеспечения более качественного гидроакустического наблюдения. На глубине 250 метров температура воды на несколько градусов отличалась от той, что была при поверхности, и через какое-то время это начинало ощущаться. Не поверите, но в тех условиях разница даже в два-три градуса существенно влияла на самочувствие. Но командир сказал, что теперешняя жара – херня: вот когда он в начале восьмидесятых ходил на одиннадцать месяцев в Индийский океан, тогда было действительно жарко. Один раз на подходе к Сокотре разразилась песчаная буря, невозможно было открыть рубочный люк, песок проникал везде, скрипел на зубах. Нельзя было даже запустить дизеля – абразивная пыль быстро вывела бы их из строя. Пришлось погружаться и несколько суток болтаться под водой на разряженной аккумуляторной батарее. Вот тогда-то, сказал командир, было по-настоящему жарко. Сказать честно, не поверил я командиру, потому как был уверен, что жарче уже не бывает. Моему далеко не хилому организму вполне хватило и месяца такой жизни, чтобы превратиться в форменного доходягу. Взвесившись по возвращении на базу, я обнаружил, что пяти моих честно нажитых килограммов как не бывало.

Но ни однообразное питание, ни отсутствие нормальной питьевой воды, ни даже изматывающая жара не досаждали больше всего. Лично для меня самым серьезным испытанием оказалась невозможность соблюсти элементарные правила личной гигиены. Постоянно влажное липкое тело нещадно чесалось и покрывалось прыщами во всяких, порой труднодоступных, местах. Зуд не давал покоя ни днем ни ночью. Устраиваясь где-нибудь посидеть, люди инстинктивно занимали место так, чтобы можно было поелозить, потереться спиной. Акустики, которым на вахте подолгу приходилось сидеть неподвижно, выходили из рубки полосатые, как зебры: струйки пота, стекающие по грязному телу, промывали на коже светлые полосы.

Возникали новые модные течения: вдруг все стали вязать галстуки из полотенец. Через какое-то время полотенце набухало. За день его несколько раз приходилось отжимать. На следующий день полотенце начинало пахнуть, еще через день приобретало стойкий запах мочи. Свое, кстати, не воняло.

О том, чтобы принять полноценный душ, приходилось только мечтать. Даже морской водой на этот раз помыться становилось проблематично. Так как плавание вблизи неприятельских берегов было скрытным, то всплывали редко. Следовательно, спасительный надводный душ в ограждении рубки с живительной забортной водой был нам недоступен. Единственный шанс заняться личной гигиеной предоставлялся раз в трое-четверо суток во время зарядки аккумуляторной батареи. Благодаря специальному шампуню, пенящемуся в морской воде, иногда неплохо удавалось помыться. Но случалось, что за ночь не у всех получалось это сделать – кто-то на вахте, кто-то не успел. Тогда и приходилось оставаться противно липким и немытым неделю, а то и две. Впоследствии на мужчин, которые не могут прожить без душа, которые, как бабы, моются каждый день, а особенно – которые потом сушат голову феном, я стал смотреть с подозрением.

Существовала еще одна проблема, которая, может быть, не доставляла столь ярко выраженных физических страданий, но от этого не становилась менее значимой. Это проблема – чем себя занять. Подводная служба в автономном плавании довольно монотонна. Реальным делом занята только небольшая часть экипажа: мотористы, электрики, штурманы и акустики. Остальные тоже как бы при деле: вахты, приборки, корабельные мероприятия, но это не влияет напрямую на жизнедеятельность корабля и не требует постоянного нахождения, что называется, в тонусе. Специфической особенностью службы на дизельной подводной лодке является и то, что подводники проводят на койках гораздо бо́льшую часть времени, чем военнослужащие других родов войск. Из-за тесноты и скученности по-другому просто не получается. Многим это могло бы показаться довольно привлекательным. Но только на первый взгляд. Ничего не делать тоже надо уметь, иначе быстро свихнешься. Хорошо, если любишь читать, в этом случае проблема, можно сказать, решена. Но и тут надо быть осторожным. Хорошо, опять-таки, если имеется достаточный запас книг, а то бывало так, что несколько зачитанных до дыр книжек, пройдя по кругу, возвращались в руки по несколько раз. Некоторое время удавалось перебиваться тем, что еще оставалось в закромах у замполита: «Сборник работ В. И. Ленина для средней школы и ПТУ», «Эрфуртская программа» Каутского и «Манифест» Карла Маркса. Доктор также не давал загнуться от бескнижия. Его «Психоневрология» (пособие для врачей военно-морского флота под редакцией В. С. Маракулина) буквально спасла меня, когда кончилось все. Я уже дошел до того, что стащил из гальюна «Отрывной настенный календарь для женщин за 1986 год», который еще не успели использовать по назначению. Календаря мне хватило часа на три. После «Психоневрологии» доктор подсунул еще книжонку – не помню название, но, как мне кажется, это уже была диверсия. По его убеждению, мудреные фразы типа «…избыток интерорецептивной афферентации в соответствии с сегментарностью афферентных входов приводит к появлению зон гиперальгезии…» на некоторое время должны были заставить зависнуть мой компьютер, а меня успокоиться и плотно залечь на койку, но этого не произошло. Очень скоро доктор пожалел, что связался со мной. На протяжении последующих нескольких суток Ломов был вынужден объяснять мне значение каждого непонятного слова. К концу автономки я мог уже вести прием больных самостоятельно и при случае, на консилиуме, затеять полемику с медицинскими светилами мирового уровня.