Однако болгарская сторона, давно уже бившая копытом, с восторгом уцепилась, по словам премьер-министра Малинова, за «чудесный повод поднять энергично вопрос о независимости».

Гешова отозвали, турецкого комиссара попросили покинуть Болгарию, и общий накал слегка охладила только убедительная просьба князя «не горячиться и немного подождать», встреченная без всякого удовольствия, — но всего через месяц тот же Александр Малинов признался: «Не будь я уверен, что Фердинанд ничего не знал, я подумал бы, что он знал всё заранее. Однако он не мог знать о том, что еще не случилось. Остается лишь поражаться тончайшему чутью этой породистой гончей».

И действительно, никто, в том числе и князь Болгарии, не мог быть осведомлен о предстоящей через пару дней и согласованной в строжайшем секрете встрече министров иностранных дел России и Австро-Венгрии, куда Извольский вез пакет предложений, сформулированных самим государем, а уж тем паче о том, чем всё кончится.

С точки зрения логики и правовых норм эти предложения — так называемый меморандум Извольского — были хороши со всех сторон. Имея прекрасные контакты с Парижем, добившись оздоровления отношений с Лондоном и покончив со сложностями на Дальнем Востоке, Россия получила возможность спокойно и взаимовыгодно решать «балканский вопрос», тем паче что приход к власти «младотурок» встревожил Европу и Порта перестала быть «бедным дитем», которое грех обижать, а интерес Вены к Боснии и Герцеговине, где уже 20 лет стояли ее войска, ни для кого не был секретом.

Так что оставалось всего лишь, дав согласие на аннексию, добиться от Франца Иосифа достойных компенсаций. И это казалось вполне возможным, поскольку Рейх, без которого Вена идти ва-банк боялась, как раз в этот момент по уши увяз в клинче с Францией за Марокко. Об этом 2-3 (15-16) сентября 1908 года и шла речь на встрече Александра Извольского с венским коллегой Алоизом фон Эренталем, состоявшейся в замке Бухлау.

Взаимопонимание установили быстро, ударили по рукам, устно договорившись, что Россия поддержит «приобретение» Боснии и Герцеговины, а Австро-Венгрия взамен одобрит открытие проливов для ВМФ России и других черноморских государств. Дополнительно поговорили о «возмещениях» Турции, Сербии, Болгарии и Черногории, но особого внимания этому вопросу — как второстепенному — не уделили. О независимости Болгарии, насколько можно судить по опубликованным документам, не помянули вовсе и никаких бумаг не подписали, договорившись всё оформить на международной конференции, готовить которую (от своего и коллеги Эренталя имени) Извольский немедленно и отправился.

И поначалу всё получалось. Германия и Италия не возражали, заявив, что будут требовать компенсаций и для себя. Франция согласилась, но только если согласится и Лондон, в целом, по оценке Александра Нелидова, проявив «полное безразличие». А вот в Лондоне, где российский министр никак не ожидал сложностей, поскольку почву для визита готовил лично государь по семейным каналам, как раз и случился облом: тамошние мудрецы, затеяв игру с «младотурками», сообщили Извольскому, что «такой шаг несвоевременен, и вообще невозможен без согласия Порты».

В итоге, как увидите чуть ниже, рухнула вся конструкция. «За гостеприимными беседами в Бухлау, — ехидничает в мемуарах

Владимир Коковцев, тогдашний министр финансов империи, — наш умница Извольский разыграл эпизод из басни Крылова "Ворона и лисица", и далеко не в роли Лисицы». Хуже того, получив телеграмму из Лондона, взвился сам Петр Столыпин, оскорбленный тем, что государь и глава МИД готовя «комбинацию», оставили его за бортом. И в общем, был прав: пройди всё гладко — и победителей не судят, но гладко не прошло — и Россия оказалась в идиотском положении, представ перед всем миром и общественным мнением внутри самой империи лохом и терпилой.

Исходя из создавшихся условий, Петр Аркадьевич предложил срочный план. Пусть всё самое худшее уже случилось, и тем не менее, по его мнению, многое можно еще было отыграть назад, используя недовольство Белграда и, естественно, Стамбула, а также подтянув Софию и создав «пакт» для общего противодействия аннексии, что притормозило бы активность Вены и резко улучшило бы отношения России с Турцией, дав возможность решить вопрос о проливах совершенно законным путем.

Карикатура 1908 г. на тему боснийского кризиса

ЛОХ — ЭТО СУДЬБА

По большому счету, такой разворот в самом деле мог резко усилить позиции Петербурга на любых переговорах, однако Николай II от окончательного решения уклонился, заявив, что «лично пристыдит [короля] Эдуарда за такое бесчестное поведение [главы МИД] Грея», и разрешив Извольскому продолжать «бухлауский процесс». По поводу Болгарии и ее проблем вскользь мелькнуло нечто вроде «пусть погодят, не до них пока», — и начались длинные, в общем бессмысленные переговоры с венскими чиновниками второго эшелона, в ходе которых Петербург, не имея никакой четкой линии, без толку терял время.

Зато в Вене времени не теряли. Спустя несколько дней после встречи в Бухлау (Александр Извольский еще не добрался не то что до Лондона, но даже и до Парижа) Фердинанда «весьма срочно, абсолютно конфиденциально» пригласили к кайзеру на «крайне доверительный разговор», в ходе которого князь — примчавшись, естественно, так быстро, как только мог, — выяснил, что Вена («Заметьте, мой друг, в отличие от России...»), в принципе, не против полной независимости Болгарии, даже «за», и, более того, готова «прикрыть», если турки начнут «наезжать». Но, сами понимаете, при условии раз, условии два и условии три...

«Ja, ja», — мгновенно откликнулся гость, и в следующие четыре дня, по воспоминаниям секретаря, «сутками не отпускал телеграфиста», переговариваясь с премьером Малиновым, а в СМИ (естественно, и турецких, и российских) публиковались отчеты о количестве уток, отстрелянных Его Высочеством в Альпах. Тем временем в Болгарии внезапно, неведомо с какой стати, началась забастовка служащих компании Восточных железных дорог — самой высокооплачиваемой и привилегированной прослойки населения, и 9(21) сентября правительство национализировало «болгарский» отрезок, тем самым вообще перечеркнув «Берлин».

Турки, естественно, возмутились, прислали комиссию для переговоров, и переговоры пошли, но ни шатко ни валко. А в ночь на 10(22) сентября правительство Болгарии встретилось с князем, вернувшимся из Вены на яхте «Хан Крум», и первым, что после дежурных приветствий сообщил Фердинанд, было: «Господа, завтра в 11 часов будет провозглашена независимость!». Как вспоминает один из министров, «это было ударом молнии, неповторимым, невероятным счастьем. В этот момент мы любили его так, как, казалось, невозможно любить живого человека».

Далее всё понеслось с курьерской скоростью: уже на следующий день прямо в поезде до Тырнова (к слову сказать, Извольский в этот момент как раз ехал в направлении Парижа) премьер-министр Александр Малинов набросал текст Манифеста, князь