и министры подписали документ, и ровно в 11 часов утра, как и было сказано, в старой столице Болгарии прозвучало: «Всегда миролюбивый, Мой Народ сегодня жаждет культурного и экономического прогресса; в этом направлении ничего не должно препятствовать Болгарии; ничего не должно мешать ее процветанию. Таково желание Моего Народа, такова его воля — быть таким, каким он желает... Воодушевленный этим святым делом и чтобы удовлетворить государственные нужды и желание народа, с благословления Всевышнего провозглашаю воссоединенную Болгарию независимым Болгарским Царством. Вместе с моим народом глубоко верю, что этот Мой акт встретит одобрение Великих Сил и сочувствие всего просвещенного мира. Да здравствует свободная и независимая Болгария! Да здравствует Болгарский Народ!» — после чего в церкви во имя Сорока святых мучеников митрополит Тырновский венчал Фердинанда на царство.

Царь Фердинанд

А спустя два дня кайзер Австро-Венгрии — «в связи с никем неожиданными действиями Болгарии, вынуждающими нас восстановить равновесие» — подписал рескрипт об аннексии Боснии и Герцеговины, и Алоиз фон Эренталь, вопреки всем канонам, сообщил прессе, что «на встрече в Бухлау г-н Извольский дал согласие на аннексию, и мы, со своей стороны, готовы исполнить встречные обязательства, если конференция, о которой было договорено, соберется». Российский министр иностранных дел узнал об этом в столице прекрасной Франции, а известный нам афронт[56] в Лондоне островитяне официально объяснили как раз тем, что «боржоми» пить надо вовремя.

Со своей стороны, царь (уже царь!) Фердинанд и премьер Малинов, мгновенно признав аннексию (в конце концов, до Боснии и Герцеговины болгарам никогда не было дела), направили в Петербург послание, выдержанное в самых теплых, но категорических тонах.

«Болгария при всех обстоятельствах есть и останется верным другом России и никогда не пошла бы на такой шаг, будь от него хотя бы малейший ущерб российским интересам, — говорилось в нем. — Но поскольку ни малейшего ущерба российским интересам этот шаг не наносит, Болгария сочла возможным позаботиться о своих интересах сама, не видя смысла жертвовать удобнейшим моментом для исполнения вековой мечты болгарского народа».

В сущности, претензий к такой позиции быть не могло. Болгары всего лишь приняли за основу давешнее предупреждение Извольского о том, что «последствия опрометчивого решения лягут всецело на ответственность Болгарии», и взяли на себя эту ответственность, ни к чему Россию не обязывая. А вот австрийцы империю нагло обули, нагнув перед свершившимся фактом — и даже фактами, поскольку сразу после аннексии в Афинах сообщили, что «автономный вилайет» Крит отныне неотъемлемая часть Греции.

Россия, собственно, получила даже не нокдаун, а крайне болезненный пинок. Удар по темечку. Тем более обидный, что чудовищная выходка барона фон Эренталя в западных столицах никого ничуточки не шокировала — даже в дружественном Париже. Россия вела себя по правилам, в полной мере открыто, с доверием, но никто и не подумал поддержать. Напротив, над ней смеялись, на нее показывали пальцем. И жаловаться было некому. Оставалось только принять случившееся и срочно вырабатывать «новую линию», чтобы хоть как-то компенсировать провал.

ЛИЦО В ПОИСКАХ СПАСЕНИЯ

В сущности, Россия по итогам болтовни в Бухлау в третий раз, после 1839 и 1849 годов, наступила на грабли. И опять на австрийские, и опять с активным участием островитян. И щелкнуло сильно — звезды из глаз посыпались на всю Европу, а лихорадочные попытки изобразить хоть сколько-то приличный вид напоминали метания обезглавленной курицы.

Конечно, Извольский дал серию интервью, объяснив, что государь «глубоко озабочен», а лично он как глава МИД «весьма удивлен» позицией барона фон Эренталя, который, в общем-то, врет, поскольку империя готова была признать аннексию лишь при условии созыва международной конференции, скажем в Женеве, для обсуждения вопроса о компенсациях для Турции и балканских государств.

В таком ракурсе позиция России выглядела «бескорыстной и незаинтересованной», но поскольку при этом Извольский, помня о реакции Лондона, аккуратно молчал насчет проливов, он опять-таки говорил далеко не всю правду, и в результате вновь подставился. В Англии, где всё прекрасно знали, случился слив в СМИ совершенно секретных документов Форин-офис[57] о недавнем визите имперского министра на берега Темзы, после чего эффект выступления был полностью смазан.

А плюс к тому даже попытка протолкнуть беззубую, только ради престижа, конференцию в «женевском формате» кончилась пшиком. Англия и Франция в общем соглашались слегка подсластить партнеру пилюлю, поболтав ни о чем, но Австро-Венгрия от «русской инициативы» отказалась как от «бессмысленного фантазерства», объявив, что согласна только на «формальную санкцию», однако может обойтись и без нее. Рейх, понятно, поддержал, подчеркнув, что в данной ситуации претензии вправе предъявлять только Турция и только болгарам.

И Турция предъявила-таки. Провела частичную мобилизацию, стянув войска к границе с Болгарией, усилиями ЦК «младотурков» организовала бойкот болгарским товарам и заявила, что войны не хочет, однако своего не отдаст, а если «великие силы» всё же заставят, то на мировую пойдет только после выплаты сепаратистами огромной компенсации.

Болгария ответила взаимной мобилизацией, параллельно отпасовав в том плане, что войны тоже не боится, новый статус будет отстаивать до последней капли крови, в том числе и болгарской, но ни на пядь чужой земли пока что не претендует и тоже предпочитает ждать решения держав. А про компенсацию можно и поговорить, отчего ж нет.

Таким образом, вопрос, казавшийся самым острым, с повестки дня на какое-то время ушел, за то на авансцену вырвалась проблема куда круче. Поскольку в случае с Боснией и Герцеговиной речь шла о безусловных сербских землях, новый расклад не собирались признавать Сербия и Черногория. Уже 6 октября, то есть сразу (на Неве еще только осознавали масштаб плюхи), Белград и Цетинье объявили мобилизацию.

8 октября Рейх известил Вену, что «при всяком расширении конфликта шире зоны прямо заинтересованных держав» поддержка будет оказана, и венская «партия войны» во главе с Конрадом фон Хётцендорфом, начальником Генштаба, начала готовиться к «превентивному умиротворению» Карагеоргиевичей, а заодно, если рыпнутся, и Негошей.

Австро-венгерские войска начали сосредотачиваться на сербской границе. Всем, однако, было ясно, что в случае войны — а война явно назревала — Россия, даже очень того желая, не сможет не вступить в дело, просто чтобы не посыпаться, а там и Франция трудно предсказать, как поступит. И потому Вена сдерживала себя, оставаясь всё же в рамках дипломатии, а тем временем, оклемавшись, «питерские» начали предъявлять твердость.

В конце октября на заседании Совета министров империи было решено тянуть с признанием аннексии как можно дольше, желательно до бесконечности, добиваясь все-таки реальной конференции