с тройным дном: Петкова в ходе аудиенции четко предупредили, что никакого возрождения официальной «русофобии» Его Высочество терпеть не намерен, и неофициальной — тоже, так что, ежели он не согласен, другие найдутся. А на всякий случай Петкова не пропустили и в премьеры, назначив шефом МВД, возглавил же новый кабинет хорошо знакомый нам генерал Рачо Петров, палач «армейских русофилов» 1887 года, личный друг и «тень» князя, по всем пунктам разделявший мнение Его Высочества. В связи с этим — и вполне справедливо — середину 1903 года исследователи рассматривают как старт утверждения «личного режима» Фердинанда.

Князь Фердинанд

В скобках. Считаю необходимым принести извинения. Принимаясь за работу над темой, о личности Его Светлости я, разбираясь на тот момент в софийских нюансах начала XX века, имел мнение весьма отрицательное: холуй Вены, прислужник Берлина, жадный рвач, ограниченный и недальновидный авантюрист, зоологический «русофоб» и т. д. А сейчас обязан признать, что ошибся, и тот факт, что «тетушка Вики» фатоватого «Фифи» в грош не ставила, оба Вильгельма и Франц Иосиф при одном его имени морщились, а «кузен Сандро» из Гатчины вообще за человека не считал, меня не оправдывает.

Люди есть люди, и они, как и я, ошибались. Угадал, предсказав «молодому Ферди» успех, только Бисмарк — и таки да: спустя полтора десятка лет первый монарх из Дома Кобургов, действуя тихо-тихо, в конце концов проявил себя как интересная и сложная личность, истинный «бархатный диктатор в тени кулис», да еще и наделенный набором интеллектуальных качеств, на голову возвышавших его над местным политикумом (во всяком случае, все без исключения дипломаты, как российские, так и западные, сходились в том, что Фердинанд как арбитр играет главную роль в жизни государства и последнее слово в решении всех важных вопросов остается за ним).

По общему мнению, абсолютный эгоцентрик, более всего озабоченный упрочением своей власти и утверждением своей династии, Кобург был «и умен, и хитер, обладал талантами прирожденного, изворотливого дипломата, главными среди которых следует отметить дар предвидения, осторожность и благоразумие». Это были именно те качества, без которых «кукле», странной волею случая оказавшейся на престоле крайне сложной страны, где «импортного» князя всерьез никто не воспринимал, никогда не удалось бы укрепиться и стать высшим политическим арбитром, точку зрения которого принимали все противоборствующие фракции.

И это при том, что даже спустя несколько лет, на пике удач, когда воля Фердинанда и контроль его за софийским бомондом уже считались беспрекословными, Анатолий Неклюдов писал в Петербург: «Тот разлад, который всегда существовал между ним и управляемым им народом, та власть, тот престиж, то тонкое умение владеть людьми — словом, тот личный режим, который он так долго и с таким упорством создавал, не дают ему уверенности ни в личной безопасности, ни в будущности своей династии».

Думаю, именно это ощущение непрочности даже на пике взлета и заставляло немца и католика Фердинанда, болгар, в общем-то, презиравшего, стараться быть большим болгарином, чем сами болгары. Это означало необходимость твердо держать курс на решение самых больных задач, объединяющих «всю Болгарию»: воссоединение с «третьей сестрицей» и обретение полной независимости, — и, стало быть, ориентироваться на Россию, ибо иначе не получалось.

ПРАКТИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО БИСЕКСУАЛИЗМА

Следует иметь в виду, что в начале XX века, в итоге естественных изменений реальности, многие термины, бывшие в употреблении ранее, формально оставшись в ходу, изменили смысл. «Партии», ранее бывшие просто клубами по интересам, объединявшимися вокруг «сильных шефов», понемногу утратили кавычки, сделавшись тем, чем партиям и надлежит быть: представителями тех или иных секторов общества, действующими в соответствии не столько с идеалами, сколько с интересами.

В результате получилось так, что бывшие «западники», тупо ориентировавшиеся на Вену, поскольку только у Вены, да еще у Берлина, могли занимать деньги на свои проекты, и «русофобствовавшие» в основном потому, что Россия лишних денег не имела (все разговоры про тиранию и демократию, в сущности, были ширмой), отстали от жизни — просто потому, что «немецким партнерам» нужна была стабильность на Балканах, что подразумевало отказ Софии от претензий на «третью сестрицу», а соглашаться с этим в условиях Болгарии означало терять популярность.

К тому же, как выяснилось, ни Вена, ни Берлин не могут предложить такие «вкусные» займы, как Париж, а какие угодно «плюшки» из Парижа невозможны без ходатайства Петербурга. В связи с этим «русофилы» нового поколения, типа Стояна Данева и пока еще неизвестного нам Александра Малинова, даже формально уйдя с капитанского мостика, оставались в фаворе, запросто ходили во Дворец и ничуть не теряли влияние на политику. Вот только теперь «романтическая любовь» к России подкреплялась еще и осознанной ставкой на формирующееся Сердечное согласие, то есть, по меткому выражению Любо Караклиева, «русофилы» «нашли баланс между велениями сердца, призывавшего к дружбе с русскими, и спокойным расчетом, велевшим быть антантофилами», что делало их «счастливыми людьми».

В постоянном ситуативном союзе с «прагматиками» — Народной партией Константина Стоилова, считавшими, что на хрен ту политику, а «доить нужно всех коров, которые дают молоко», это была серьезная сила, более чем убедительно перевешивавшая «русофобов», ко всему прочему еще и крепко ослабленных «министерскими процессами» 1901-1903 годов над чудовищно проворовавшимися членами кабинета Васила Радославова.

Между прочим, князь, по мнению большинства исследователей, сам же сливший компроматик в СМИ, после первых публикаций «с дрожью в голосе» заявил, что «никогда не верил в возможность коррупции в Болгарии, бесконечно доверял этим людям», и потребовал «самого серьезного следствия и наказания по всей строгости закона». Сидеть министрам, правда, не пришлось — Фердинанд сжалился. Но после этого и напуганные «радослависты», и счастливые возможностью порулить «стамболовцы» во всем поддерживали Его Высочество, не смея и слова пикнуть против.

В целом, сделав серию реверансов Австро-Венгрии назначением ее креатуры, князь вынудил «русофобов» действовать не в интересах Вены, а так, как считала нужным Россия (благо, в новых условиях ее рекомендации совпадали с интересами Болгарии), даже при том, что война с Японией и революция 1905 года, казалось бы, ослабили империю.

Столь неожиданная твердая верность Кобурга, считавшегося на Неве «персоной изменчивой и ненадежной», выглядела странно. Однако на прямой вопрос русского военного агента Стоян Данен вполне откровенно ответил, что, «конечно, царь прежде всего эгоист и ловкий политик, но в данном случае интересы его вполне совпадают с желаниями и вожделениями Болгарии и он вполне сознаёт, что от Австрии ему ожидать нечего». А будущий премьер Александр Малинов подтвердил: «Каков бы ни был наш Фердинанд, в деле обеспечения будущего