В гримерную оперной примадонны Орлова попала впервые. Всё здесь казалось необычным – яркий свет, море зеркал и множество цветов. Но вся эта необычная красота осталась для фрейлины второстепенной. Её интересовали люди. Кроме самой Агаты Андреевны и слепого графа в комнате находилась миссис Дженкинс – типичная англичанка средних лет, простая и добрая, которую примадонна звала тётушкой – ну и, конечно же, всё внимание было отдано самой Кассандре Молибрани. Фрейлину не покидало стойкое ощущение, что она смотрит на райскую птицу – так Кассандра была хороша и так загадочна. Обстоятельства жизни этой девушки, на первый взгляд, выглядели вполне объяснимыми: на прямой вопрос о том, что же произошло с ней после пожара, Кассандра честно признала, что не знает, а миссис Дженкинс с готовностью рассказала, как она подобрала свою питомицу у Ковент-Гарден и как потом выхаживала. Не вызывал никаких сомнений и рассказ о том, как Кассандра нашла отца, а тот отправил её учиться в Неаполь.

Всё в этих разговорах было так и… не так! В фактах сквозило что-то тревожное, словно фальшивая нота в безупречно исполненной арии. Фрейлина больше не задавала вопросов, а устроившись в уголке, тихо наблюдала. Все в гримерной вели себя естественно, никто не кривил душой и не притворялся. Когда Михаил восторгался пением примадонны, было ясно, что его слова продиктованы любовью, и не только к музыке. Когда в разговор вступала миссис Дженкинс, вместо неё говорили забота и доброе сердце. Все были цельными и предсказуемыми, и лишь Кассандра казалась неуловимой. Она то с царственным спокойствием, как должное, принимала восхищение, то вдруг замолкала, и Орлова могла поклясться, что в золотистых глазах примадонны мелькала растерянность.

«Как две стороны медали, – осенило вдруг Агату Андреевну. – Или, можно сказать, как сестры-близнецы: похожие, но разные. Что тогда в Гайд-Парке сказали девушки? Рассуждали о своих предчувствиях, и Кассандра объяснила подруге, что предчувствия никогда не обманывают. Лиза тогда казалась более чувствительной и слабой, а Кассандра была уверенной и сильной».

Нынешняя Кассандра выглядела такой же, вернее сказать, почти такой (кроме кратких моментов растерянности или смущения, подмеченных Орловой). Но вдруг всё это только игра? Агата Андреевна глянула на примадонну и вновь, как и в зале, наткнулась на пронзительный взгляд медовых глаз. Фрейлине тут же стало стыдно, как будто хозяйка гримерной поймала её за чем-то неприличным. Но и Кассандра явно побледнела. Отвернулась.

«Как будто мысли читает, – в очередной раз подумала фрейлина… и оторопела. – Так ведь подруги в Гайд-парке как раз об этом и говорили! Кассандра и Лиза, похоже, умели делать что-то подобное. Уж Лиза точно могла, раз предсказала возвращение Наполеона. Неужели это не сказки?..»

– Моя бабушка была самой знаменитой гадалкой Неаполя, её до сих пор там помнят. Бабушка никогда не ошибалась, предсказывая судьбу, – вдруг ни к селу, ни к городу заявила Кассандра.

Миссис Дженкинс, как раз повествовавшая об обучении своей питомицы у самого Россини, удивлённо смолкла. Михаил, как видно, тоже не знал, что и сказать, и лишь Орлова поняла, кому предназначена фраза. Ей ответили на невысказанные вопросы. Ещё четверть часа назад фрейлина могла бы поклясться, что это невозможно, а теперь уже не была так уверена, но Агата Андреевна не могла отступить, слишком уж много набралось вокруг неё загадок, и она рискнула:

– В Лондоне я жила в доме напротив вашего. В день пожара я видела из окна двух барышень, как я теперь понимаю, вас и Лизу Черкасскую. Вам это имя совсем ни о чём не напоминает?

– К сожалению, нет. Все имена, которые я знаю, пришли ко мне после болезни. Для меня всё на свете – чистый лист. До приезда к отцу я не подозревала, что умею петь, и даже не знала, на каких языках говорю, пока не услышала их в порту Малаги. Понимаете, мне прежде нужно попробовать и сделать, чтобы убедиться в своём умении.

Вот как? Орлова, сама удивляясь собственному нахальству, вдруг заявила по-русски:

– Лиза Черкасская обладала даром предвидения. Она читала по лицам людей их судьбу. А вы умеете это делать?

Кассандра изменилась в лице, но, чуть помолчав, ответила тоже по-русски:

– Нет, я этого не умею.

– Но зато вы говорите на нашем языке! – воскликнул Михаил. – Почему же вы раньше не дали мне знать об этом?

– Просто не знала, что говорю и по-русски тоже, – отозвалась примадонна и, перейдя на французский, извинилась: – Прошу меня простить, но мне скоро на сцену.

Она подала Михаилу руку, помогая подняться, и спросила:

– Послать с вами Полли?

– Нет, благодарю! Агата Андреевна поможет мне, – отозвался Печерский.

– Конечно, не беспокойтесь, я провожу графа, – подтвердила Орлова.

Она попрощалась с Кассандрой и миссис Дженкинс, отвела Михаила в его ложу, а сама наконец-то вернулась к вконец заскучавшей княгине Летисии. Слава богу, как раз начался второй акт, и фрейлине не пришлось объясняться. Орлова заняла своё кресло и стала пристально наблюдать за примадонной. Результат оказался неутешительным. Кассандра ни разу не посмотрела в сторону её ложи. Вот только глаза примадонна отводила уж слишком старательно.

К чему, вообще, стараться? Подумаешь, пара дней до Рождества… Раньше Саломея Печерская всегда в это время готовилась к празднику, а теперь день и ночь лежала пластом в своей спальне. В зеркало смотреть было противно – вместо белокожей красавицы оттуда глядела высохшая и почерневшая дурнушка с огромным носом-клювом. Саломея больше не убивалась, не выла волчицей, но и не чувствовала себя по-настоящему живой. Слава богу, что хоть одно наладилось: ушли в прошлое месяцы беспросветной тоски. На горячих угольях отчаяния сожгла тогда Саломея свою прежнюю жизнь и впервые спросила себя, за что ей посланы все эти несчастья. Она тщательно перебрала в памяти случившиеся с ней события. Вспомнила то зло, которое причиняла людям, и сказала самой себе, что делала это всегда без умысла, защищаясь, спасая себя и своё будущее. Даже сейчас, когда Саломея искала причину своих несчастий, она считала, что её совесть чиста.

Вспомнив Иоганна, женщина не смогла взять на себя вину за его ранний уход: это был несчастный случай. Что же до графа Печерского, то тут не поспоришь: она его, конечно, подловила, заставив жениться. За это муж сполна с ней рассчитался, теперь они были квиты. Серафим – только при этом имени сердце Саломеи дрогнуло – но что же ей было делать, если мальчик целиком пошёл в своего отца и рос слабым, никчёмным созданием. Саломея просто не могла кривить душой, лгать самой себе, да и ему тоже. Каждый раз, когда нянька Заира жаловалась на малодушие сына, Саломею одолевала брезгливость. Слабых мужчин она презирала, для неё эти жалкие черви вообще не существовали. Графиня признавала лишь сильных мужчин, да и тех всегда умела свернуть в бараний рог.

То, что она обрекла пасынка на смерть, Саломея преступлением не считала: Михаил стоял между ней и богатством, значит, должен был освободить дорогу. На Кавказе – там, где она росла, – все и всегда так и поступали. По-другому быть просто не могло. Там всё решалось по праву сильного. Почему же теперь Саломея вдруг должна поступать иначе?