Но государь собирался лечь раньше спать, завтра же битва, потому… понесет этот взвар.

* * *

Уснуть не получалось. Психологически я был готов спать, умел и раньше отключаться и отдыхать, хоть под артобстрелом, но тут что-то физическое было. Или я еще не абсолютно владею своим телом? Так на тренировках этого не замечаю, все лучше получает то, чем раньше владел. Растяжки и силы не хватает, так это наживное.

Да, я начал тренироваться. Намеки были, что это не государево дело — вот так и морды бить и бегать, прыгать, бороться. Занимайся, государь, только фехтованием, да верховой ездой. А то стыдоба, да и только, что православный царь на коне сидит, как падишах на осле — вроде и не падает, и как-то едет, но несуразица от такой картины режет глаза.

Конечно, никто мне так не говорил. Но и собственной фантазией эти умозаключения я бы не назвал. Там намек, там осуждающий взгляд, многое кричало о том, что я не особо соответствую ожиданиям. Однако я озаботился тем, чтобы прознать о настроениях в войсках. Вдруг где-то зреет столь явное недовольство, что в разгар завтрашнего боя две-три тысячи моих воинов, вдруг, станут не моими. Сколько в истории таких примеров было? Да в ту же Смуту порой бегали от одного к другому претенденту на роль лидера в царстве.

Ничего не было обнаружено. Напротив, воинство преисполнено решимостью и готово выполнить любую задачу. Ну-ну, поверим и посмотрим, что станут петь, если случится первое поражение. Тьфу меня! Только победа!

— Сядь, Михаил Васильевич! — сказал я и указал Скопин-Шуйскому на стул, что стоял в центре моего большого походного шатра.

— Спаси Христос, государь, что нашел время на меня, — сказал почетный пленник, не решаясь присаживаться.

— Да садись! — улыбнулся я, видя, как тушуется Михаил.

Ему еще только восемнадцать лет. Да, ранний, умный, вундеркинд, но детские замашки и некоторую неопытность Скопин в себе еще не изжил.

— Пора пришла тебе выбрать сторону. Кому служить станешь? — я пристально посмотрел на Скопина-Шуйского, пусть свет в шатре был только от трех небольших… костров в железных урнах, но понять настроение и мимику собеседника можно было.

— Могу спросить, государь? — дождавшись моего кивка, Михаил Васильевич продолжил. — Ты спрашиваешь о выборе моем нынче потому, чтобы я не показался тебе перелетом и тем, кто бежит к сильному, забыв о чести?

— Ты разумен, — констатировал я, тем самым подтверждая догадку Скопина.

Да, я не хотел, чтобы человек, который мог бы стать частью моей команды, оказался мечущимся по политическим партиям и лидерам. Вот завтра я выиграю сражение! А после, уверен, что на тренировку попаду нескоро — все принимать буду тех, кто прискачет заверять меня в верности и стараться пролезть первым из иных в Боярскую Думу. И как же хочется всех этих приспособленцев послать… в Сибирь, лучше к Тихому океану, чтобы назад точно не вернулись. Однако, управлять — это очень часто лавировать между интересами, даже если ты самодержавный правитель. Не был самодержцем ни разу, но такое мое мнение.

— Читай! — сказал я, протягивая лист бумаги с планом завтрашнего боя.

— Государь? — у входа в шатер появился симпатичный носик Фроси. — Взвар подать?

— Подавай! — сказал я Фроси и уже обратился к Скопину. — Что скажешь, Михаил Васильевич.

— Государь, меня же нарочно выводили тогда, как шли учения? — я не стал отвечать, дожидаясь ответа на мой вопрос. — Ты одолеешь Ивана Ивановича Шуйского. Токмо удержать важно касимовцев и казаков, чтобы ранее нужного не вышли вперед.

— Ты огорчен? — спросил я, перехватывая глиняный кувшинчик со взваром у Фроси.

— Не столь, кабы был, ежели тебя бы разбили, — пространно ответил Шуйский… Скопин-Шуйский.

— Подле меня будешь завтра, желаю слышать и видеть тебя, — сказал я, заканчивая аудиенцию.

Уже явная ночь, время к полуночи, а я все никак не усну. Может взвар поможет? Вот всем хорош этот травяной сбор, а если хоть чуточку добавить чая, так и вообще… Вот почему мы ценим только то, чего становится мало, либо исчезает? Гречку русский человек может не есть и год, но, как только она дорожала или исчезала с прилавков магазинов, сразу становилась востребованной и так хотелось уже не макарон, риса, еще чего, но гречки. И для меня «гречкой» стал чай.

— Государь! Государь! — прервал мой процесс поглощения взвара Ермолай.

«А не пошел бы ты нахрен!» — подумал я, но сказал иное.

— Что врываешься, оглашенный? — изображая недовольство, выкрикнул я.

— Фрол убит, еще два твоих рынды! — не обращая внимания на мое возмущение, говорил Ермолай.

Если он вот настолько себя нагло ведет, то действительно не стоит проводить воспитательные мероприятия, а прислушаться. Сам же говорил, что лицо охраняемое при малейшей угрозе практически лишается права распоряжаться и принимать решения. Вот только моей охране до профессионализма, как по Пекина… Нет тут такие образы не подойдут, ибо до Пекина не факт, что вообще можно добраться.

— Что думаешь? Кто это сделал? — спросил я, отпивая взвара. — Холодный и не вкусный.

Я отставил изящный глиняный кувшинчик.

Ермолай ничего не думал, он больше действовал, прибыл со своей сменой охранников и послал к Пузикову, чтобы тот отрядил полсотни стрельцов. Как по мне, так меры избыточны, а стрельцы нужны в предстоящем бою.

Чуть вдали послышались крики и звуки возни. Это не было похоже на нападение, нет звона стали, выстрелов.

— Иди посмотри! — повелел я Ермолаю.

Мой шатер оказался оцеплен, и через это оцепление пытались пробраться.

— Государь, беда! — вновь запыхавшийся Ермолай нагонял жути.

— Говори! — повелел я.

— Колодцы потравлены. Уже не меньше четырех десятков коней, да с три десятка служивых по отечеству [поместная рать] слегло.

— Фросю, быстро! — повелел я, глядя на кувшинчик со взваром.

Буквально через три минуты Ермолай силой тащил ошарашенную девушку.

— Ты готовила взвар? — спросил я, дождавшись кивка головой, задал следующие вопросы. — Отлучалась ли? Али видела кого незнамого тебе?

— Был, Великий государь, незнамый воин, был, Андрейка, — Фрося заплакала.

— Дура баба! Отлучалась ли? — кричал Ерема.

— Да! —