он перерубил стальные жилы растяжек одну за другой. Упавшую мачту уложили поверх груза на нарты и поволокли их прочь от наступающего льда. Через несколько минут на месте, где стояла радиомачта, уже бурлила ледяная каша.

И вдруг я вспомнил, что забыл захватить чайник.

– Чайник, чайник остался на камбузе, – крикнул я и, перепрыгнув через трещину, края которой снова сошлись, пустился бежать к фюзеляжу.

– Куда?! Назад! – закричал Никтин. – Немедленно вернитесь!

Я влетел в раскрытую дверцу камбуза. Здесь царил полный мрак. Описать, что ощущает человек, оказавшийся в железной бочке, катящейся с горы, невозможно. Всё вокруг меня лязгало, словно сотни молотков колотили по дюралю фюзеляжа. Я метался в темноте, пытаясь нащупать что-то полезное, но руки хватали то какую-то кастрюлю, то тарелку. Наконец я нащупал чайник и по запаху газа понял, что конфорки открыты. Я добрался до газового баллона и закрутил вентиль. Вдруг фюзеляж резко встряхнуло, дверца захлопнулась, и я оказался в ловушке. Но новый резкий толчок вновь открыл дверцу, и я, задыхаясь, вывалился на снег. Рассмотрев «спасённую» утварь, я понял, что мой «героический» поступок по спасению социалистического имущества был полным идиотизмом. Это мне доходчиво объяснил Костя Курко. Кроме чайника и кастрюли, я всё-таки прихватил полезную вещь – заиндевевший свиной окорок. Сомов никак не комментировал мой поступок. А дальнейший разгром лагеря разбушевавшимися стихиями заставил забыть мой порыв.

К 10 часам утра от всего огромного ледяного поля, столь надёжно служившего нам почти десять месяцев, остался лишь жалкий клочок метров пятьдесят в поперечнике. Но это было единственное место, куда мы снесли всё уцелевшее имущество: нарты с продуктовым аварийным запасом, газовые баллоны и плитки с редукторами, столь предусмотрительно подготовленные нами за несколько дней до катастрофы. Вторые нарты нагрузили журналами наблюдений, упакованными в прорезиненные мешки, погрузили миляевский магнитометр и хронометры.

Тем временем Никитин, Петров и Яковлев выковыривали из ледяного фундамента гидрологическую палатку и, быстро разобрав её, поволокли через трещины. Только когда всё самое необходимое оказалось в безопасном месте, мы остановились, чтобы перевести дух. Вот когда мы по-настоящему оценили мудрость и предусмотрительность Сомова, настоявшего на разработке детального плана эвакуации станции в случае неожиданных коллизий. Сегодня, в час беды, каждый из нас точно знал, что и как надо делать. Это уберегло нас от многих потерь и, главное, от паники, неизбежно возникающей при катастрофах.

Впрочем, и сейчас, перебравшись через трещину, мы не могли чувствовать себя в безопасности. Уцелевший кусок льдины был слишком мал, и, кроме того, если он тоже треснет, неясно было, куда драпать дальше. Ледяные валы продолжали наступать, сжимая лагерь смертельным полукольцом. Несколько обнадёживало, что скорость их значительно замедлилась, а дальше к западу обнаружился ещё один кусок неповреждённого поля.

А торошение всё продолжалось. Казалось, ещё немного, и лагерь будет погребён под ледяными грудами. И вдруг!!! Словно кто-то могущественный взмахнул волшебной палочкой, и всё замерло. Остановились грозные валы, сомкнулись трещины, и наступила тишина, ошеломляющая своей неожиданностью. Этот переход от грохочущей круговерти к полному покою был столь неожиданным и разительным, что все застыли, не веря своим глазам, и лишь поглядывали друг на друга, растерянно улыбаясь.

– Уф, кажется, пронесло, – сказал Петров, вытирая пот, стекавший со лба.

– Да, хотелось бы надеяться, что подвижки прекратились окончательно.

– Как думаешь, Гурий Николаевич? – спросил Никитин, жадно затягиваясь сигаретой.

– Кто его знает, – сказал осторожно Яковлев с таким видом, словно он лично был ответственен за случившееся. – Похоже, что лёд временно выдохся. Но всё может запросто повториться.

Пока радисты с помощью Дмитриева и Гудковича ставили палатку, укрепляли антенну, разворачивали радиостанцию, мы, воспользовавшись затишьем, вернулись в лагерь. Мрачное зрелище предстало перед нашими глазами. Самый опасный из валов замер, насупившись зубьями торосов, местами голубых, местами черновато-бурых, словно вымазанных глиной, остановившись буквально у порога кают-компании. Всюду валялись брошенные второпях разбитые ящики, рассыпанные консервные банки, старое обмундирование, опрокинутые баллоны. Палатки с разрушенными тамбурами и обвалившейся снежной обкладкой выглядели как после землетрясения.

Ужинать решили в кают-компании. Холодно и мрачно. Бак с водой упал с плитки от сильного толчка, и пол покрылся коркой льда. Электричества нет, и в кают-компании царит кромешный мрак. Вместе с Зямой мы решили навести хоть какой-нибудь порядок. Подвесив к тросику две «летучие мыши», мы при их скудном свете скололи лёд, поставили на ножки перевернувшиеся скамьи и стол, расставили миски, вскрыли десяток банок консервов, распечатали пачки галет. К приходу товарищей я успел вскипятить чайник, и все расселись за столом, не снимая курток, перебрасываясь короткими фразами.

Дневник

14 февраля

Все палатки остались в лагере. Они так вмёрзли в лёд, что вызволить их из плена у нас просто нет сил. Пока мы воспользовались единственной палаткой, хранившейся на аварийных нартах. Набившись в неё, как сельди в бочке, мы расстелили мешки прямо на полу, застелив его в несколько слоёв оленьими шкурами. И улеглись, не раздеваясь, при тусклом свете «летучей мыши», подвешенной под потолок. За тонкой сеткой палатки бушевала пурга, и мы напряжённо прислушивались, пытаясь уловить сквозь её завывание грозные звуки начинающегося торошения. Но, к счастью, лёд молчал, и очередной вахтенный, нырнувший в снежную круговерть, возвращался весь облепленный снегом, извещая нас, что «пока всё спокойно». Пока.

Обстановка удручающая. Но мы уже пришли в себя, и сейчас, когда непосредственная угроза гибели станции временно миновала, мы не только оклемались, но уже с юмором вспоминаем свои «подвиги».

– Ну, братцы, и перетрухал же я сегодня, – сказал, ухмыляясь, Ваня Петров. – Только мы с Костей отыскали завалящую бочку с бензином, вдруг как грохнет, льдина треснула, и края её полезли друг на друга. Мы ахнуть не успели, как перед нами целая гора выросла. Мы туда-сюда, куда ни ткнёмся, вокруг глыбы трещат, шевелятся. Сунулись в одно место, где вроде проход образовался, а его тут же завалило. Решили, была не была – будем перебираться. Не оставаться же вдали от лагеря, ещё унесёт. И полезли. К счастью, всё обошлось.

– Я тоже, сказать честно, натерпелся сегодня страху. И угораздило меня сунуться в фюзеляж за чайником, будто он последний. Всё вокруг грохочет, трясётся. Конец света. Мечусь в кромешном мраке. Еле нащупал этот проклятый чайник. Выбрался на свет божий, и только тогда стало по-настоящему страшно.

– А меня здоровенная глыба чуть с ног не сбила. Ну, думаю, хана тебе пришла, Курко. Думать-то думаю, а руки своё дело делают, – сказал Костя, разглядывая свои руки, покрытые глубокими, чуть подсох- шими царапинами. – Вроде бы пора драпать, а совесть не позволяет мачту