Надо сказать Дядину спасибо за то, что в такой критической ситуации он справился с «росомахой» – не опрокинул, не изуродовал ее и не поубивал тех, кто в ней находился. Хотя, конечно, ей досталось. Но что это за боевая машина без шрамов, с облегчением подумал Костя. Правда, когда Дядин решил «поднять» «росомаху», то, несмотря на то что пневматика сработала, машина не встала на «высокий» ход. Так они и доехали через все спутники-городки до самого Токсово. Все это время трасса позади и спереди была пуста. И все на какое-то время вздохнули с облегчением.

* * *

– Ну все, ребята, можно ехать дальше. – Дядин, звякнув инструментом, вылез из-под «росомахи».

День клонился к закату. Подсвеченные сбоку облака казались плоскими и угрюмыми, похожими на длинных крокодилов. Слева на горизонте торчал покосившийся скелет трамплина, справа между соснами блестело озеро, на котором плавали непуганые утки.

– А что там было, Захар Савельевич? – поинтересовался Чебот, с большим трудом отрываясь от журнала «Плейбой», который нашел за верстаком.

От вида бесстыдно голых женщин у него глаза стали шальными, а руки тряслись, как у паралитика. У них в деревне таких журналов отродясь не бывало.

– Да гранбот нам тяги порвал, – охотно объяснил Дядин, не замечая странного состояния Чебота. – Шпильку пришлось менять.

Телепень подтолкнул Костю локтем и хихикнул:

– Гляди, гляди…

Чебот облизывал губы, как кот после сметаны. Все это время, пока Дядин восстанавливал систему гидроподвески, Костя с Телепнем возились с правым крылом «росомахи». Нашли металл толщиной три миллиметра, вырезали автогеном заготовку и упорно ее гнули, чтобы придать ей форму крыла. Все попытки привлечь к работе Чебота оказались тщетны.

– Как бы не помер от восторга, – насмешливо высказался Костя.

Честно говоря, он и сам с удовольствием посмотрел бы журнал, да гордость не позволяла уподобиться слюнявому Чеботу. К тому же Чебот за просмотр «Плейбоя» заломил такую цену, что даже Телепень возмутился.

– Лучше бы я его сжег! – ворчал он, полный праведного гнева из-за того, что Чебот и не думал уступать.

Чебот, казалось, оставался глух к их страданиям, пока Дядин не вылез из-под «росомахи», только тогда он аккуратно сложил журнал с выцветшей обложкой и изрек фальшивым голосом:

– Ну что у вас здесь? Без меня не можете справиться? – Но ручек своих не протянул и не взялся за инструмент, а с умным видом ходил вокруг до около, крутил, словно принюхиваясь, своим маленьким боксерским носом.

– Не учи дедушек кашлять, – назидательно ответил Костя, чтобы только он отвязался.

Они приварили крыло к потрепанной «росомахе», а Чеботу поручили покрасить его в зеленый цвет, и он под взглядом Дядина не посмел отказаться. Рваные раны на правом боку заварили автогеном и тоже закрасили. Получилась ярко-зеленая заплата.

Чебот взялся за дело в абсолютной отрешенности, перемазался краской от ушей до сапог и даже испачкал свою новую «камуфляжку», от чего, к большому удивлению Кости и Телепня, совершенно не огорчился. Мысли его были заняты исключительно журналом, и от этого он работал небрежно. Косте тоже пришлось взять кисть и основательно закрашивать ржавчину.

– Теперь вроде ничего, – оценивающе разглядывал Дядин «росомаху», обходя ее со всех сторон, – правда, с одним глазом, но, как говорится, шрам на роже, шрам на роже для машин всего дороже.

– Может, хватит работать? – заметил Чебот, пуская слюни на журнал, который у него был спрятан за пазухой. Видно было, что ему не терпится изучить его досконально, во всех подробностях, от корки до корки, но при Дядине делать это он стесняется.

– Эх, ребята, – не замечая ничего вокруг, предался воспоминаниям Дядин, – не жили вы в те времена, когда автомобиль был не средством передвижения, а идолом жизни! Не жили! Это сейчас такого барахла на каждом углу, а в наше время машины были в большом почете и стоили баснословных денег. Богатые покупали себе самые крутые машины, бедные завистливо вздыхали, а женщины слетались на красивые авто, как бабочки на цветы. Жизнь была…

Дядин замолчал на полуслове. Его стальные глаза сделались водянистыми и мечтательными. Телепень презрительно потыкал Костю в бок: мол, смотри-смотри, Захар Савельевич расчувствовался, как бы чего не вышло!

– Расскажите, как тогда было? – попросил Костя, отмывая руки ацетоном.

– Хорошо было… – сказал Дядин, все еще пребывая в своем прошлом. – Народу было много… Целые города… – И, увидев недоверчивый взгляд Кости, добавил со знанием дела: – Таких деревень, как ваша, десять тысяч можно было разместить. – Голос его окреп и стал прежним, таким, каким его впервые услышал Костя – уверенным и непреклонным.

– Ну да!.. – не поверил Чебот, отворачиваясь и, как девку, щупая свой журнал.

Ему было все равно, что там рассказывает Захар Савельевич, главное – добраться до журнала и утолить свою страсть.

– В Москве сколько народу жило? – требовательно спросил Дядин, словно они должны были знать, что было до их рождения, а не оправдывать этим свою безграмотность.

Несправедливо это, подумал Костя. В школу мы не ходили, ничего не знаем, нас без зазрения совести можно тыкать в любую кучу, и будешь прав.

– Сколько? – кривляясь, решил уточнить Телепень.

– Почитай, десять-двенадцать миллионов. А сейчас нас на всю Россию если миллионов сорок наберется, то, значит, хорошо. Никто же не считал, сколько нас осталось после войны.

– Святые угодники, – вздохнул Чебот, думая только о своем скабрезном журнале.

– Да-а-а… – присвистнул Телепень и посмотрел, все еще кривляясь, на Костю, как на авторитета в подобных вопросах: – А сорок миллионов – это много?

Костя понял, что Телепню все равно, сорок или сто сорок миллионов, так уж он был устроен этот Телепень – сын рыбака, ничего его не волновало, кроме еды и журнала «Плейбой» за пазухой у Чебота.

– Если расселить на всей территории страны, – авторитетно сказал Дядин, вытирая ветошью руки, – то получится по одному человеку на сто квадратных километров. Говорят, что север заселен плотнее всего, а в центре никого нет, не говоря уже о югах. Юга-то у нас пострадали больше всех. Вот такие пирожки с котятами, – добавил он. – Поэтому мы и должны найти эту самую «мертвую руку-два» и всыпать кому надо по полной программе. А потом будет видно.

И так он был в этом уверен, так стремился к заветной цели, что Костя невольно поежился. Была в Дядине какая-то надломленность, которую Костя никак не мог понять. Не разобрался он еще в Захаре Савельевиче, который, как и любой взрослый, казался Косте авторитетом во всех начинаниях. Как бы все это красиво ни звучало, подумал он, а забрались мы в такие дебри, из которых в деревню Теленгеш вернуться невозможно. Месяц надо идти и то не дойдешь, вот мы сколько отмахали. Он вспомнил Верку Пантюхину. Хорошо было с ней, как с самым родным человеком. Сердце у него сжалось от тоски и мрачных предчувствий.