– Побыстрее можно, сэр? – спросил он, высыпая в рот содержимое пакетика «нескафе».

Несколько крупинок кофе прилипли к его губам, но, казалось, за нервозностью боец не замечает этого. Крошки растворились в слюне и окрасили губы бойца в коричневый цвет.

– Сейчас… сейчас… – говорил Дядин, безуспешно шаря по карманам.

– Куда едете? – между тем спросил боец у Кости.

– В управление, – не дал ответить Косте Дядин.

– Ну что, есть пропуск?! – со все нарастающей нервозностью спросил боец и вдруг что есть силы ударился каской о дверцу – раз, другой, а потом и третий, словно нервы у него сдали и он решил разрядиться таким странным образом.

Телепень явственно и четко произнес:

– Жопа нам.

– Да, да… – Дядин с явным облегчением протянул пропуск.

Нельзя было сказать, что он сильно испугался, но скорее подчинился власти. Костя подумал, что с легкостью мог бы застрелить бойца-ротозея. Но какой от этого толк, если ты сам на мушке?

– Так бы сразу и сказали, – обрадовался боец и побежал к людям в желтых защитных костюмах.

Не отрывая от них взгляда, Дядин произнес, почти не шевеля губами:

– Мальчики, приготовьте оружие. Если что, стрелять без команды, а я уж буду рулить.

Костя оглянулся по сторонам и понял, что уже ничего им не поможет, потому что и справа, и слева, и сзади в бункерах зашевелилось не менее сотни разномастных стволов, они взяли «росомаху» в перекрестье коллиматорных прицелов. Не пропустят, сообразил он. Разнесут в клочья. Что же они, дураки пропускать нас? – думал он в тягостном ожидании, и по спине у него потек холодный пот. Поймут, что к чему, и как дадут, только пыль полетит, и хотя «росомаха» бронированная и может выдержать попадание ручной гранаты, против этой мощи ей не устоять. Разве что Захар Савельевич окажется куда хитрее, чем я думал, ведь должен же он предусмотреть КПП, раз у него пропуск есть.

От напряжения он взмок еще сильнее, и капли пота потекли по вискам. Костя расстегнул куртку и положил руку на рукоятку пистолета.

– Спокойно, Костя, спокойно… – сказал Дядин металлическим голосом. – Еще не все потеряно.

Вместе с бойцом к ним подошел человек в желтом защитном костюме, он тоже внимательно посмотрел на Дядина и Костю, особенно на зверские физиономии Чебота и Телепня, и сказал тем голосом, которым обычно говорят иностранцы, хорошо владеющие русским языком:

– Дорогу знаете?

От него пахло одеколоном и дорогими сигарами.

– Знаем, – ответил Дядин с напряженным выражением на лице, которое не изменилось с тех пор, как они подъехали к обрыву.

Должно быть, это самая опасная часть путешествия, решил Костя.

– На спуске осторожней, следите за знаками. Счастливого пути. – Голос из-под маски звучал, как из бочки – глухо и сипло.

А боец участливо добавил:

– В городе радиация. Дозиметр имеется?

– Имеется, – в нетерпении постучал по панели Дядин. – Счетчик Гейгера.

– А маски?

– Масок нет, – с изумлением огорчился Дядин.

Костя подумал, что сейчас их завернут искать эти самые маски, которые должны защитить от радиоактивного фона Большой земли.

– Держите. – Боец сунул им в кабину четыре маски с огромными стеклами и круглыми фильтрами.

– Спасибо… – еще больше удивился Дядин.

У Телепня отвисла челюсть, а Чебот непонятно почему сказал:

– Святые угодники…

Боец протянул им пропуск и даже отдал честь, чуть ли не щелкнув зубами.

– Что это с ними? – спросил изумленный Костя.

Таких вежливых и культурных оккупантов он еще не встречал. «Оккупантам полагается быть жестокими и сильными, а эти слабее наших деревенских пацанов. Да мы их соплей перешибем», – подумал он, но ничего вслух не произнес, потому что все и так поняли, кто такие на самом деле оккупанты – хитрые лисы, одним словом, мягко стелют, да жестко спать.

Дядин завел «росомаху», и они подступились к обрыву.

– Привечают, – пробормотал Дядин, – население. Ослабли они за эти десять лет. Заигрывают с нашим братом, народом. Дезодорантом от них пахнет. Ну ничего, мы им покажем козью моду! – пообещал он. – Покажем так, что они будут всю жизнь помнить.

Его слова были полны гнева и подействовали на Костю, Чебота и Телепня соответствующим образом, и они все трое посмотрели на Дядина с большущей благодарностью. Оказывается, нет ничего праведнее, чем месть за Родину, – так они поняли его слова, а еще подумали, если американцы все такие тюфяки, то с ними легко будет справиться.

На каждом повороте серпантина стоял знак крутого спуска. А на каждом третьем – будка с регулировщиком, рядом с которой находился тупик-ловушка на случай, если у машины откажут тормоза. Но, видать, это не всегда помогало, потому что на обочинах тут и там валялись ржавые обломки машин, трава была залита маслом. Пахло пылью, горючим, соснами и еще чем-то страшно знакомым, чего вначале Костя не понял, а потом сообразил: смертью – в том ее виде, которая бывает на крутых поворотах.

Чем ниже они опускались, чем ближе становился город, тем значимее он казался, занимая все больше и больше пространства, растекаясь во все стороны широкими проспектами, улицами, парками, рекой, петляющей вокруг островов, серыми крышами домов, мостами и развязками дорог. Вот уже и густые леса легли вокруг кольцом, Финский залив спрятался за Васильевским островом, крыши вдруг перестали быть ниже линии горизонта, и наконец замелькал пригород, станция со смешным названием Новое Девяткино, большущие магазины с широкими подъездами к ним, большие и маленькие дома, брошенные, в запустенье, перелески, выбегающие к дороге, мостик, перекинутый через чистую как слеза речку.

Все наконец-то поняли, что достигли цели своего путешествия, расслабились. Чебот с Телепнем даже захихикали, разглядывая в бойницы город. Позади возвышалась Стена с редкими тучами у вершины, и им казалось странным и почти невозможным, что они еще час назад были на самом верху этой махины.

– Добро пожаловать в славный Санкт-Петербург! – сказал Дядин торжественным голосом и радостно оглянулся.

Телепень промолвил:

– Мать моя женщина…

Чебот отреагировал:

– Святые угодники…

Костя ничего не произнес, он с жадностью вглядывался в каждый новый поворот, во дворы и переулки в надежде увидеть знакомый бульвар, но, к его великому разочарованию, так и не узнал ни родной улицы, ни родного дома, ни деревьев, потому что все разрослось так, что скрадывало очертания города, делая его похожим на лохматую шевелюру Чебота. Одуряюще пахло цветущей рябиной и сиренью. Там, где когда-то были поляны, все заросло подлеском, а там, где раскинулись парки, стоял густой высоченный лес, который подбирался к крайним домам и даже уже прикоснулся к ним, встав стеной во дворах и скверах. А еще над Санкт-Петербургом шумел водопад, спадая с неприступной Стены, а над водопадом аркой изгибалась широченная семицветная радуга.