– Оно, может, и враки, да из первых рук. Ты много ли знаешь про своего милого?

– Достаточно.

Ведьма поставила наземь тяжелое лукошко.

– И что же, он обмолвился, как с Севера в наши края попал?

– Не твоего ума дело, но да, рассказал.

– И что его родный отец отдал, чтоб немирье прекратить?

– Сказала же: я про Рьяна знаю достаточно.

Боров задумчиво пощипал редкую бородку.

– А-а-а… Тогда, верно, зря я. Тебе ж и без меня известно, к кому в семью конунг отправил откуп.

Йага не ответила ни да, ни нет. О том, кто стал ему названым отцом, Рьян не упоминал. Но ясно, что не конюх и не пахарь. Поэтому, когда Боров с наслаждением закончил, она и бровью не повела.

– А наш Посадник, побратим мне, если ты не знала, отцом хорошим был. Баловал парня, воспитывал, как своего.

Посадник, значит. Что ж, правда, не конюх.

– И ведаешь ли, как малец отплатил за гостеприимство?

Метель тоскливо заплакала. Вал выругался и воткнул лопату в сугроб: без толку чистить проход, сегодня торга не жди. У Йаги испуганно трепыхнулось сердечко.

– У Мала была дочь.

Когда Боров приблизился к ней, чтобы речи не услышал кто лишний, ведьма не шарахнулась. Она застыла, словно глядела на летящую с полки плошку: вот она целая, а через миг рассыплется на осколки.

– Ее убил северянин.

Осколки, звеня, заскакали по полу.

– Так к чему я. Ты, ведьма, не совсем дура, надеюсь. Надобно мужика твоего сдать Посаднику. Я подмогну, не последний человек. Его сдадим, а тебе милость выпросим. Всяко убийцу дочери мой побратим ненавидит сильнее, чем колдовство.

Уговоры Борова не достигали сознания. Йага только и смогла пролепетать:

– Стану я всякие сплетни слушать.

Она заставила себя повернуться и пошла домой на негнущихся ногах, собирая полные валенки снега. Лекарское лукошко так и осталось на заметаемой метелью тропке.

* * *

Рьян встретил ее, как за ним повелось: зажал в уголке и поцеловал. На миг сказанное Боровом показалось вымыслом. Губы были те же, что она сама не раз искала, ладони оглаживали бедра… Рьян. Ее Рьян! Ее проклятый! Клятый Боров!

Рад мастерил что-то у себя, и то было к лучшему. Не для чужих ушей предстоящий разговор. Ведьма положила руки Рьяну на плечи, и сама не заметила, что крепко сжала ткань. Молодец с готовностью подхватил ее под ягодицы, прижимая к стене.

– Я не то… Ох!

Ну как тут остановишь парня, когда он точно знает, как обнять и где коснуться, чтоб в голове дурно стало?! Она позволила себе мгновение сладкого забытья, а потом что есть мочи укусила Рьяна за шею.

– Эй! Больно же…

Он в недоумении отпустил лесовку, а та поймала его лицо в ладони, вгляделась в каждую черту: в колдовской шрам, в серьги-кольца, в бледную кожу, в синие глаза. Нет! Боров все врет. Не может не врать.

– Ты жил в семье Посадника? – прямо спросила она.

Рьян оторопел. Напрягся всем телом, аж подбородок заострился.

– Да.

– Твоя сестра… та, что влюбилась… Его дочь?

– Откуда? – голос звучал глухо и беспомощно.

– Это его дочь?!

– Да…

Йага выдохнула и стиснула зубы: прижать к себе? Оттолкнуть?

– Ты убил ее?

Огонек в чистых синих глазах померк, руки повисли плетьми. Он глядел на нее жалобно, умоляюще. Зачем спрашиваешь? К чему заставляешь ответить? Почему теперь, когда проклятый жизни без своей ведьмы знать не хочет? Он даже не шепнул, просто шевельнул губами. Но дочь леса разобрала.

– Да.

Метель билась в окна и стонала. Йага глядела на любимого… да, на любимого! Глядела не мигая, силясь испугаться или возненавидеть. Силясь разобрать, о чем кричит трепещущее сердце. Но вместо того слышала лишь звон разбитой надеж ды. Звон заглушал все на свете, хотелось кричать, лишь бы услышать что-то, кроме него. Она зажала уши. Она что-то говорила, но собственный голос тонул в бессильном вое метели. Рот проклятого открывался беззвучно, он ходил от стены к стене, заламывая руки, хватался за рукоять колдовского ножа, а изменившимся зубам стало тесно в человеческой челюсти: проклятье тоже бесновалось. А потом он подался к ней, попытался схватить…

Йага, взвизгнув, выскочила из избы. Пурга ударила в грудь под распахнутой телогреей, запорошила глаза. Йага поскользнулась на крыльце, съехала по ступеням и замерла коленями в снегу. И вдруг принялась рвать серебряную пелену. Когти полосовали метель, вспарывали белое покрывало на земле, снежинки таяли на щеках и катились тяжелыми каплями.

– Йага!

Он выскочил за нею почти сразу. Замер в распахнутых дверях, вглядываясь в пургу, и не сразу догадался опустить взор. Наконец увидел. Сбежал с крыльца, как подрубленный, упал на колени рядом.

– Это не я! Я не желал ей зла, я любил ее! Это зверь…

Ведьма стряхнула его ладони с плеч.

– Но ты и есть зверь. Она не прокляла тебя, лишь вытащила наружу то, что скрывалось под человечьим обличьем.

– Я не желал ей зла! Я… Она была моей сестрой! Посмотри же на меня! Йага, я никогда тебя не обижу! Я люблю тебя!

И осекся, сказав то, чего никому говорить не собирался.

– Я люблю тебя, – повторил Рьян тихо, и слова потонули в свисте ветра.

– Она тоже тебя любила…

Редко случалось такое, что хозяйка леса пугалась. Чаща не страшила ее, не беспокоили болота, оторопь перед большим городом ведьма обуздала, а уж от медведя и подавно не шарахалась. Но сейчас… Йага дрожала от ужаса. И, нет, вовсе не потому, что опасалась за свою жизнь, не потому, что северянин омыл в крови руки, что ласкали ее ночами. Потому что стало ясно то, о чем предупреждала матушка, то, о чем спрашивала подруженька Ива, то, в чем колдунья и сама сомневалась: убийца или нет, он любим ею.

Вырвал девицу из оцепенения Рад. Обеспокоенный криками, он пошел проведать друзей, а застав распахнутую дверь, не на шутку струхнул. Однако оба жильца нашлись во дворе.

– Чего расселись? Давно с горячкой не лежали? А ну в дом! В тепле разберетесь, что у вас стряслось!

Но прежде чем кто-то ответил, раздался грохот. Крепкий забор у усмарева дома и без того ходил ходуном под ударами пурги, но эти удары были иными: отчаянными, торопливыми. Рад нахмурился и отодвинул засов.

В калитку ввалился не человек даже, а комок лохмотьев. В дырах на тонком, не по погоде, платье алела зацелованная морозом кожа, грязные спутанные волосы гуляли на ветру. Не сразу стало ясно, что перед ними женщина, а уж узнать ее и вовсе сумела одна Йага. Да и