…Однажды осенней порой Павел собирал грибы в лесах подмосковного Звенигорода. Как раз пошли опята, которых Павел нарезал рюкзак довольно-таки приличных размеров. Потом вместе с друзьями развел на лесной полянке костерок, выпил, конечно же, и что-то засиделся за разговорами. Друзья-то местные, а ему еще в Москву возвращаться на электричке, которая ходит один раз в час. Чтобы успеть на последнюю, Павлу пришлось бежать – с рюкзаком-то за плечами. Он все-таки успел, но, когда запрыгивал в последнюю дверь последнего вагона, не учел вес тяжелого рюкзака. Его занесло, нога соскочила с подножки и провалилась в пространство между вагоном и платформой. Запыхавшийся Павел плюхнулся спиной на рюкзак, попробовал вытащить провалившуюся ногу, но она что-то застряла. А электричка вот-вот тронется. По счастью, в тамбуре курил какой-то мужичок. Павел протянул ему руку, тот ее схватил и выдернул пострадавшего на платформу. А затем и помог грибнику заскочить в электричку. И все бы хорошо, вот только понял Павел, что мужичок ко всему прочему выдернул ему еще и руку из плечевого сустава. Рука повисла, как плеть, и боль в плече становилась все сильнее и сильнее. При подъезде к Москве у Павла уже слезы на глазах стояли. Вышел на Беговой, там на карете «Скорой помощи» страдальца довезли до больницы. Его, всего перекосившегося, без очереди – на операционный стол, кольнули обезболивающего, сказали расслабиться, дернули руку, в плече что-то хрустнуло, и все встало на свои места. Руку загипсовали, пристроили на косынку и велели месяц так и ходить. Правда, от гипса Павел избавился уже на следующий день, но в косынке руку держал. К тому же пришлось на целый месяц отказаться от рыбалки, которая осенью – самая захватывающая.

Сейчас он хорошо себе представлял, какую боль испытывает Василий, при этом понимая, что вправлять вывих, кроме него, некому. Вначале ползком, потом по колено в воде выбрались на берег. Павел присмотрел местечко с травкой поровнее, заставил егеря лечь на спину и стиснуть зубы. К счастью, у него получилось, и Василий хоть и матюгнулся в голос, но уже через несколько минут перестал стонать, самостоятельно сел, а потом и встал, чтобы помочь Павлу собирать сухие палки и ветки для костра.

– Вася, я что-то не все события восстановить могу, – начал Павел, глядя на разгоревшийся в полную силу костер. – Когда Катюшу в другую протоку понесло, я все рассмотреть пытался. Потом вдруг по голове… и под воду загнало. А вот что еще… убей не помню.

Василий поднял на него глаза и ответил невпопад. Или это был не ответ вовсе:

– Тебя что, вешали?

– В каком плане вешали? – недоуменно спросил Павел.

– Ну, ты вроде бы тонул. А на шее рана, как от веревки.

Павел потянулся рукой и нащупал на шее глубокую рану. Кисет с талисманом и ногтем Белявского исчез.

– Это от шнурка… У меня на шее, на шнурке, кисет висел…

– Шнурком зацепился?

– Не знаю. – Павлу не хотелось рассказывать о талисмане и о том, как тот притягивался к другому миру. – Ты видел, что случилось с Катюшей? Ее, что, в другую протоку унесло?

Казалось, если не упоминать о другом мире, то и Катюша окажется в нашем, родном.

– Пока я видел… – Василий замешкался, словно подбирая точные слова, – ее несло влево и… вверх. Потом на тебя отвлекся.

– И что я?

– Я так понял, ты хотел к ней плыть. Или ошибаюсь?

– Не ошибаешься. Хотел, да не получилось.

– Когда за катамаран ухватился, он перевернулся и тебя рамой – по голове. Ты – под воду. Я нырнул, тебя схватил, чтобы течением не унесло. Там, оказывается, отмель была, и я тебя к берегу поволок. Но потом мы в яму провалились, и там водоворот, а потом нас опять подхватило, понесло и вон об те камни перемололо. – Василий кивнул в сторону реки, но Павел даже не повернул голову. Осточертела ему эта река.

– И как же ты меня умудрился дотащить – со своим плечом вывихнутым и коленом разбитым?

– Не знаю…

* * *

Так, у костерка, не в состоянии отойти дальше чем на несколько метров за топливом, и просидели часа два. В голове вяло шевелились мысли. Павел старался думать о чем-нибудь. О чем угодно, лишь бы не о Катюше. Заполнить голову воспоминаниями о спокойной жизни в Москве, о базе «Сибирский таймень», о метеостанции, даже о гибели товарищей. Но только не вспоминать, не зацикливаться на том, что потерял ее. Казалось, если не справится, поддастся переживаниям, свихнется совсем и уже не сможет ни идти дальше, ни жить больше.

Заполнить мысли. Битва в небе, странный огромный дирижабль, борющийся с построившимися звездочкой истребителями. Или они строились снежинкой? Мозг вспоминает туго, но это хорошо. Нет места другим мыслям… Осколок инопланетной боевой ленты, воткнувшийся в камень… фашист, висящий на дереве… Белявский… Анатолий… Анатолий погиб. Потом они ходили на его поиски и не нашли. Про все это Павел делал пометки в своем дневнике. Но не подробно, открытым текстом, как про пойманную рыбу и про увиденные природные особенности. Те записи нужны были для работы. Про странности же и трагедии только короткими сокращенными заметками, понятными лишь ему самому.

Павел потянулся к рюкзачку за дневником, который, как и паспорт с деньгами, хранился в непромокаемом пластиковом пакете, но только в пакете отдельном, чтобы можно было доставать, не трогая документы. Пожалуй, удастся отвлечься, если записать происшедшее вот так, полунамеками, сокращенно все зафиксировать. Да и мысли в порядок придут.

Дневника в рюкзачке не оказалось. Павел пошарил рукой, и из прорехи показалась ладонь. Видимо, когда их молотило по камням, ткань не выдержала и лопнула, позволив завернутому в пластик дневнику выскользнуть в воду. Более крупные упаковки остались внутри, а вот дневник уплыл или утонул. Какая разница, главное – пропал. Уж лучше бы все документы и деньги пропали! Он сам удивился, насколько ему стало жаль потерянных записей. Казалось, с их исчезновением реальность утратила еще одну сторону. Чужие миры, странные явления, гибель друзей забрали еще одну часть, фрагмент его личности. Да почему только его? Еще одну часть всего окружающего. Павла охватила прострация. Захотелось остаться лежать вот здесь, на траве, и будь что будет. Из усиливающейся апатии вывел голос Василия:

– Давай двигаться понемногу. Осталось всего ничего, и, надеюсь, чужих миров больше не ожидается. К вечеру до моста доковыляем, а там, если никто не поедет, в строительном вагончике перекантуемся.

Павел тяжело поднялся, и они, помогая друг другу, побрели вдоль берега. Каждый шаг отдавался в голове ударом. Казалось, все там, внутри, перемешалось и болезненно хлюпало в кровавой луже. Василий, похоже, чувствовал себя не лучше. Он все больше хромал, шел, опираясь на короткую палку. Павел начал считать шаги, просто так, чтобы отвлечься от головной боли. Вскоре, сам того не заметив, стал делать это вслух. Через некоторое время два полуинвалида шагали почти в ногу, считая неритмичные шаги в два голоса. На каждом трехсотом шаге останавливались передохнуть, потом на каждом двухсотом… восьмидесятом… пятидесятом…