и ученым публицистам, убежищу для смолянок. Не забыл Анатолий Федорович и училище Св. Анны, в котором учился в ранней молодости. По десять тысяч рублей предназначалось Московскому, Петроградскому и Харьковскому университетам для нуждающихся студентов.

— Какой умница! — Эта часть духовной вызвала у Дюймовочки особое одобрение. — Позаботился и о сирых, и об убогих. И студентов не забыл. А ты, Владимир Петрович, все по памяти шпаришь. Специально заучивал?

— Заучишь, когда реферат пишешь, — усмехнулся он.

Щедро оделил Анатолий Федорович родственников и любимых женщин. Студент Фризе не был настолько «в теме», чтобы судить о любовных связях закоренелого холостяка, но читал, что златоуст Кони пользовался у женщин неизменным успехом. И от того проникся к нему еще большей симпатией.

«Да, бедным дедушку никак не назовешь, — подумал Фризе, дочитав Завещание до конца. — Богатенький был Буратино!»

— Он, оказывается, «ходок» был! Вроде тебя!

Владимир засмеялся, но ничего не сказал.

Фризе от слова до слова переписал обесцвеченный временем ветхий документ в тетрадочку, сунул ее в задний карман джинсов и с удовольствием покинул читальный зал Публички. Что бы ни говорили педанты, долгое сидение в читальном зале противопоказано нормальному студенту.

Вспоминая сейчас эту тетрадочку, наверное, уже тоже тронутую временем, он ясно, во всех деталях, представил себе зеленый сквер перед Александринкой, пеструю толпу туристов, фотографирующихся у памятника матушки Екатерины.

Припекало июльское солнце. На Невском, напротив театра Комедии, водитель троллейбуса пытался водворить на место соскочившие с проводов «усы». «Усы» сопротивлялись, возмущенно искрили.

Владимир высмотрел в сквере скамейку на солнцепеке и с удовольствием откинулся на спинку. В те времена сквер у Александринки еще не стал местом свиданий «голубого» поколения и, можно было не опасаться, что к тебе «подвалит» какой-нибудь вальяжный его представитель…

Пересказав Завещание Анатолия Кони, Фризе вдруг подумал: и каким же был итог тщательно продуманному, благородному порыву завещателя? Что получили от его благотворительности калеки, беспризорники, нуждающиеся писатели и судейские работники? Родственники и любимые женщины?

Ровным счетом ничего.

«Сгорели» деньги в Волжско-Камском банке и на счете № 6332 в Петроградской конторе Государственного банка России. Превратились в никому не нужные бумажки билеты внутренних займов. «Движимое имущество», антиквариат Кони распродал, чтобы не умереть с голоду в революционные лихие годы. Остальное — даже ордена и медали Академии наук! — реквизировали чекисты.

Время распорядилось по-своему, вопреки воле завещателя. Недаром в Священном Писании сказано: живи сегодняшним днем. А в народе живет присловье: не оставляй на завтра то, что можешь съесть сегодня.

«А разве со мной такое не может случиться? — рассуждал Фризе. — Жизнь — это вечное повторение. Что с того, что банки, в которых будут лежать мои деньги, называются иначе: Сосьетэ-Женераль, Бэнк оф Нью-Йорк, Сбербанк?

И придут ко мне не чекисты, а ребята в масках из какого-нибудь УБЭПА или УБОПА? Какой же выход?»

Захочешь, кому-то помочь — помогай сейчас. Не медли. Не жди, конечной остановки!

А, может быть, уехать и посматривать на «ребят в масках» издалека, в хрониках новостей?

— А ты знаешь, что дома у Набоковых стоял небольшой бюст Кони? И молодой Набоков сравнивал в книге воспоминаний «Другие берега» великого юриста с унылой обезьянкой? — спросил сыщик.

— Да? — чувствовалось, что эти слова неприятны девушке. Она и знать не знала, кто такой Набоков. И что это за книжку «Другие берега» он написал. Фризе-то нарисовал ей совсем другого старца.

И впервые за несколько лет общения со своим «любимым Владимиром Петровичем» она усомнилась в его искренности: «Небось положили бы перед ним миллион, взял бы не раздумывая. А все эти разговоры — в пользу бедных! Философия».

А перед глазами Фризе опять возник унылый лик старого либерала. И пожелтевший от времени, исписанный старческим почерком лист бумаги. Ему показалось чудом, когда в архиве Владимир взял его в руки. Столько бурных лет прошло, а он сохранился! И не оставляло ощущение, что бумага еще сохранила тепло рук, которые писали на ней.

Это был листок бумаги, разделенный пополам вертикальной чертой. Вверху заголовок:

«Аргументы за и против моего отъезда за границу».

Слева — аргументы за отъезд, справа — против:

«Переселяясь за границу, я обрек бы себя на тяжкую тоску по родине и оставил бы многих дорогих мне людей». «Не оставляя родину-мать, как добрый сын, я составил для многих нравственную опору и дал повод русской интеллигенции неоднократно доказать, как она ценит мое присутствие среди “униженных и оскорбленных”».

Фризе усмехнулся: «Да, до “нравственной опоры” мне далеко. А мое отсутствие среди униженных и оскорбленных, заметит лишь пара добрых девушек. Да Женька Рамодин …может быть». А если уеду…

ДЮЙМОВОЧКА

Следователь Прокуратуры Центрального округа Надеждина Галина Романовна, Дюймовочка, как звал ее Фризе, собралась купить красивый французский костюм. Она наглядела его в одном из бутиков ГУМа. Но сберкнижка, на которую начислялась зарплата, осталась в квартире Владимира Петровича. У своего дяди, майора уголовного розыска Конева, он, кстати, уже был подполковником, Дюймовочка денег просить не стала: не отдала еще прошлый долг. Оставалось одно — покрепче сжать зубы и пойти в квартиру Фризе — вдруг его дома не будет? Как обращаться с сигнализацией, Галина знала.

Она походила по двору, посмотрела на окна. Окна как окна. Не занавешены, а день уже близился к концу, с запада светило прямо в окна жгучее не по времени солнце. Машины Владимира Петровича, белой, как заяц-беляк, во дворе не было. Но это еще ничего не значило — Фризе иногда оставлял свою бээмвэшку где-нибудь на платной парковке. Если собирался пообедать в ресторане. А делал он это часто. Дюймовочка вспомнила, как они то обедали, то ужинали в ресторанах. В гостинице «Метрополь», в ресторане Бизнес-центра, то еще где-нибудь. Ее приятель любил хорошую кухню.

Дюймовочка вошла в подъезд и нажала кнопку лифта. Пока кабина отщелкивала этажи, Галина приготовила ключи. Звонить в дверь она не собиралась. Будь что будет. Возьмет свою сберкнижку, кое-какие мелочи туалета — и до свидания. Разговаривать с Фризе она не будет: сожмет покрепче зубы, положит связку ключей на маленький столик в прихожей и легонько прикроет за собой дверь. Пускай не думает, что она на него рассердилась. Просто перегорело. Что уж тут сердиться?

В квартире была включена сигнализация. Красный огонек на пульте напоминал об этом. Когда Дюймовочка набирала номер телефона милиции, неожиданно для себя разволновалась. Но ответившая дежурная голос ее знала и вежливо сообщила, что квартира с охраны снята.

«Только бы не пришел Владимир Петрович, — подумала девушка. А сердце трепыхнулось и продиктовало совсем другое: — Вошел бы сейчас Володенька, обнял, побаюкал».

Но она откуда-то, непонятно откуда, знала: Фризе не придет.