— Как? — не сдержался я.

— Вот это уже лучше, — на ломаном русском вставил одноглазый Томас. — Уже думает.

— Я объясню, только слушай внимательно и попробуй представить себе всю схему. Рисовать не на чем, — произнес Червоный. — Будет так…

И в тот момент у меня исчезли последние сомнения — вот это его «будет» не оставляло другого варианта развития событий: потому что он так решил, а значит, так и будет.

— Будет так: мы в назначенный день нападем на часовых и захватим оружие. Потом, если будем действовать четко, ликвидируем лагерную администрацию. — Червоный говорил так, будто речь шла об определении объема каких-нибудь домашних работ. — Дальше сложнее. Но попробовать надо — тогда получится. За лагерем — поселок. Там — продукты, транспорт, казарма.

— Оружие, — уточнил одноглазый Томас.

— Оружие, — подтвердил Червоный. — Нас полсотни наберется. Если действовать быстро и наскочить сразу, можно взять все — автоматы, машины, еду. Дальше — бросок на Воркуту. А там захватываем поезд и едем по железке до Ухты. Машины загоняем на платформу.

Чем дальше я слушал, тем меньше почему-то сомневался: будет именно так, на фронте чаще реализовываются максимально простые планы военных операций.

— Оттуда начинаются дороги, — продолжал между тем Данила. — Можно передвигаться на машинах или даже пешком. Но, так или иначе, из Ухты больше возможностей куда-нибудь рвануть и сбросить хвост. А вот из Воркуты на волю один прямой путь — железная дорога. Есть еще тайга, болота… В тайге мы вряд ли долго продержимся. Зимы здесь затяжные. Осталось посадить кого-нибудь на паровоз, из наших никто его с места не сдвинет. Все, сам дальше решай.

Он замолчал, и все трое сразу надвинулись на меня со всех сторон: то ли прикрывая от порывистого снежного ветра, то ли угрожая — или соглашайся, или не обессудь… На короткий миг я даже почувствовал себя затравленным, загнанным в глухой холодный угол.

— Не знаю, — выдавил я из себя. — Никогда не приходилось вести паровоз…

— Так попробуешь, — вставил Лютый.

— Отказаться могу?

— Ты правда готов дальше сидеть здесь, закапывать покойников в мерзлую землю, хлебать вонючую болтанку и подыхать день за днем?

Червоный спрашивал искренне, в голосе слышалось искреннее недоумение, но не в этом дело. До того момента я действительно не признавался самому себе: вот такая, как он говорит, моя лагерная жизнь и есть со стороны. Чтобы как-то смягчить это мерзкое и липкое чувство собственного ничтожества, я попробовал возразить:

— Так все живут…

— Нет, — Червоный говорил жестко. — Так живут не все. Уж никак не все. Даже уголовные преступники имеют здесь больше прав и возможностей, чем мы с тобой. Ладно мы, украинские повстанцы. Или наши литовские братья. Вы, русские, для майора Абрамова и даже вашего дорогого товарища Сталина — такое же дерьмо, как мы, украинцы. Или другие народы, которые большевики подгребли под себя. Разве нет, Виктор?

— Знаешь, не люблю этих твоих разговоров… Непросто у нас все…

— Потому и не любишь, что понимаешь — я говорю правду. Не все просто, согласен. Кроме одного: нас тут держат в неволе за преступления против Советов, а вас — неизвестно за что. Поэтому наше желание получить свободу должно совпадать с вашим.

— А на свободе что делать?

Знаете: это я сам у себя уже тридцать лет спрашиваю… Тогда вслух произнес впервые, с не меньшим отчаянием. Ведь бандеровцы точно знали, что будут делать, если им повезет осуществить свой безумный план и вырваться из лагеря. У меня и мне подобных не было даже такого пути, на который стремились вернуться украинцы — пути борьбы. Мне не с кем было бороться, тем более — с оружием в руках. Немцев мы разбили, в своих стрелять я не собирался.

— Вот здесь ты верно мыслишь, — откликнулся Лютый. — Друг Остап, твой товарищ сам для себя еще не решил, зачем ему свобода. Ведь за проволокой и заборами для него — то же самое, что и здесь.

— У него есть время подумать. — Теперь они говорили так, будто я не стоял рядом, почти впритык. — Пока что мы сами ждем команды.

— Команды? — переспросил я.

— Такие акции готовятся сразу в нескольких лагерях Севера, — пояснил Червоный. — Это все, что тебе нужно знать. Ты и так, кажется, очень много услышал для человека, который ни во что не ставит личную свободу.

— Это угроза?

— Понимай как знаешь. Только что-то мне подсказывает, Гуров, вряд ли ты побежишь с этим к Бородину.

И снова Данила Червоный сказал чистую правду — сдавать планы бандеровцев лагерному начальству я не собирался. Они могли считать меня кем угодно — трусом, ничтожеством, врагом, коммунистом… Вот только стукачом я никогда не был.

— Ладно, — вздохнул я. — Это все теория. Схема, костяк. Не все у вас продумано.

— О, теперь вижу и слышу серьезного человека, — Червоный удовлетворенно хмыкнул. — Говори, мы тебя слушаем: что, по-твоему, не так?

— Другие заключенные… Блатные, например. Да и наши, пятьдесят восьмая… С ними что будет? Все вместе пойдут за тобой?

— Меня мало волнует, кто и как собой распорядится. Лютый вообще предлагает вырываться только одним ударным отрядом. Нас два десятка, пятнадцать литовцев. Если твои парни, ну, из твоей команды, воевавшие и с боевым опытом, пойдут с нами — это будет довольно мощная боевая единица. Мы можем дать бой и принять его: зубы о нас кто-то точно сломает.

— Вот и я об этом — стрелять в своих не буду. Никто из наших не будет стрелять в своих, — ответил я решительно.

— Даже так? И кто для тебя свои? Конвойные с овчарками, каждый из которых готов и без приказа застрелить тебя на месте или спустить на тебя собак? Майор Абрамов? Ты видел его справедливость не так давно на плацу. Скажешь, он убивал преступников, а все остальные для него — свои? Гуров, для них мы все тут — враги народа.

— Но я им не враг… — Эти слова я произнес негромко, убеждая самого себя в том, что в данный момент доказывал бандеровцам.

— Значит, ты не с нами?

— Остальные зеки, — напомнил я, чтобы сойти со скользкой темы.

— Значит, все остальные… Я не согласен с Лютым, — продолжил Червоный. — С оружием в руках на волю будет прорываться только одна, наша группа. Остальные заключенные также получат возможность выйти на свободу. Тут пускай каждый сам решает, как ты, Виктор, сказал: кому и насколько эта свобода на самом деле нужна. Нянчиться со взрослыми людьми я не собираюсь.

— Друг Остап, вместе со всеми мы выпустим бандитов. — По тону Лютого я понял — этот спор длится между ними давно.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Червоный. — У блатных иная цель, чем у нас. Они собьются в стаю.

— А… мы?

— Мы — не стая, — Червоный говорил со мной терпеливо, как любящий отец с непослушным сыном. — Мы взвод, вооруженное подразделение УПА — Украинской повстанческой армии. Разницу понимаешь?