Джон внутренне содрогнулся. Он предупреждал Лили, что все обнаружится, но понятия не имел, кто проговорился.

— Откуда ты знаешь?

Анна улыбнулась:

— От нашей ткачихи Минны Дюмон. Ее муж трудится в саду у Блейков. Сегодня утром он видел Лили в цеху. Она работала вместе с Майдой. Представляешь? Работала вместе с Майдой! — восхищенно повторила Анна. — Я сразу позвонила своей невестке, и она подтвердила это. Лили работала с Майдой! Нет, ты можешь себе представить?

— Но там произошла авария…

— Знаю. И Майде понадобился помощник, но ведь они с Лили никогда не занимались ничем вместе. Они даже на свадьбе Арта и Роуз ни разу не перемолвились словечком, хотя и сидели рядом. У них все было совсем не так уж гладко, и началось это давным-давно.

Джон, с трудом выдержав паузу, пока Чарли принимал у них заказ, спросил:

— Ты хорошо знала Блейков до того, как вы породнились?

— Мы много лет вращались в одних и тех же кругах… Хотя бог весть почему, ведь Фиппс и Джордж, упокой Господь его душу, такие разные люди. Но Лейк-Генри — маленький городок. У них — сад, у нас — фабрика. Да и Майда в прежние времена часто принимала гостей. Дом у них прекрасный, и угощение было отменное. Я не часто видела Лили. Ее как-то прятали от всех. Вот только что пела в церкви. Голосок у нее был ангельский. Но говорила она… Бедняжка страшно заикалась. Майда была в ужасе.

— Она боялась за Лили или за себя?

— Пожалуй, и то и другое. Майда ведь считала, что люди винят в заикании дочки именно ее.

«Вполне возможно», — подумал Джон, а Анна продолжала:

— Но этот недуг чисто физического происхождения. Ты знал об этом?

Джон не знал. Он вообще мало что смыслил в заикании. Замечал только, что слушающий заику порой страдает не меньше его самого.

— Это происходит из-за плохой координации мышц в момент речи, — пояснила Анна. — Нельзя, конечно, сказать, что эмоции тут ни при чем. Лишнее напряжение лишь осложняет дело. Оно отвлекает человека, и тот окончательно теряет контроль. Но причина все-таки чисто физическая.

— Лили всегда заикалась?

— Всегда. Она поздно начала говорить и лет до четырех-пяти очень мало общалась со сверстниками. Наверное, потому, что это было для нее нелегко. Поэтому поначалу в семье вообще не подозревали об этой проблеме, а потом, вероятно, решили, что все пройдет само собой. Однако чем больше ее заставляли говорить, тем становилось хуже. Просто сердце разрывалось, когда Майда кричала на бедняжку…

— Она на нее кричала? — изумился Джон.

— Кричала, дергала за пальчик, извинялась перед всеми прямо при девочке.

Джон поежился.

— Но почему они не обратились к специалисту?

— В конце концов, им все же пришлось это сделать. Но Майда избегала этого, как могла.

— Почему?

— Это подтверждало существование проблемы.

— Но ведь все уже знали…

— Да, но лечение подтвердило бы это. Сам факт лечения говорил о серьезности проблемы. Майда хотела, чтобы блейковский цветник был само совершенство. И вот на тебе, одна из девочек не соответствует ее стандартам, причем самым очевидным образом. Ничего удивительного, что она пришла в ужас от скандала в Бостоне. Ведь тот же самый цветок из ее теплицы вновь оказался недостаточно хорош, причем опять самым явным образом. Только не думай, — добавила Анна с вызовом, — что я хоть что-то сказала тому репортеру. — С этими словами она оглянулась на принесшего заказ Чарли и улыбнулась.

Чарли поставил перед Анной прекрасно украшенный, уложенный высокой горкой салат с щедрой порцией тертого рокфора. Джон ограничился весьма скромным чизбургером с ветчиной и жареной картошкой.

Он протянул пакетик картошки Анне, и она с благодарностью угостилась.

— Так о каком репортере идет речь?

Доев картофельную соломинку, Анна кончиками пальцев взяла салфетку.

— Салливан. Он почти каждый день мне названивает после того, как все это началось.

— Как? До сих пор звонит? — Джон заволновался. Уж раз газета принесла извинения кардиналу, Терри следовало оставить эту тему. Но если он продолжает звонить, значит, что-то замыслил.

— Да, до сих пор, — подтвердила Анна. — Все зубы мне заговаривает разными пустяками. Я ему, видите ли, так нравлюсь, что он никак не может со мной наговориться. Старается заинтересовать меня беседой о фабрике и даже сказал как-то, что тут достаточно материала для трех больших статей, но я-то уж знаю таких, как он. С одним краснобаем я прожила слишком долго и за это время научилась различать, искренний человек или нет. Он пытается сбить меня с толку. Надеется заставить предать землячку. — Тут она изобразила вилкой в воздухе легкую волну. — Выведать всякие маленькие секреты.

— О Лили?

— И о Майде. Да он под каждым камнем червяка выискивает! Но ведь Бог свидетель: нет на свете человека без такого поступка за душой, каким он уж точно не станет гордиться. Нет людей с совершенно чистой, без малейшего пятнышка, совестью. — Анна поставила локти на край стола и улыбнулась. — Ну, вот взять, к примеру, тебя. Ведь наверняка же есть что-то такое?

У Джона на совести полно было таких вот маленьких пятен, да еще несколько крупных в придачу. Но именно в эту минуту, забыв о Терри, он почему-то вспомнил об одном давно забытом эпизоде.

— Да. Однажды я сказал своему отцу «ублюдок». Мне было двенадцать лет. Гэс обозвал меня девчонкой, потому что у меня тогда ломался голос. Для двенадцатилетнего пацана невозможно придумать худшее оскорбление. За это я назвал его ублюдком. Он сразу умолк, насупился и покинул дом. И не возвращался целых три дня. Я тогда не знал двух вещей: что он и в самом деле незаконнорожденный и что моя мать только день назад, ссорясь с ним, обозвала его точно так же.

— И ты это слышал?

— Нет. Это было простое совпадение, да только весьма неудачное. — Джон тоже улыбнулся Анне. — Ну а у тебя что было?

Глаза ее лукаво вспыхнули.

— Однажды я зашила ширинки на брюках Фиппса. На всех без исключения, что висели в шкафу. Доложу тебе, это была картина, когда он пытался расстегнуть их и отшвыривал одни за другими!

Джон не стал спрашивать, почему она это сделала.

— И кто же потом их распарывал?

— Ну, уж только не я, — с гордостью ответила Анна. — Я подумала: раз он постоянно работает с тканями, то и сам справится. Оказалось, что действительно справился и даже вроде бы слегка раскаялся. Только учти, если сболтнешь про это, я пожалуюсь Арманду, а он лишит тебя премии в конце года. Кстати, вот уж кто настоящий златоуст!

— Арманд? — поразился Джон.

— Ну, тебе это и не должно быть известно, — сказала Анна, подтверждая свои слова движением вилки. — Ты же не дама. — Она наколола кусочек ветчины. — Зато ты хорошо понял меня насчет кой-чего другого. У всех нас есть свои грешки. Если бы не было, то не существовало бы и слова такого — «тайна». Ведь тогда, что кому ни расскажешь, никакой беды не случится. Мы все тут друг друга любим. Все друг друга уважаем. А этот репортер… — Анна положила ветчину в рот и угрожающе помахала вилкой.