Я охнула. Это было признанием в государственной измене. Люминарцы загомонили, ошеломленные такими речами, но не прервали принца.

– Я видел злокачественное пространство рядом с вашей планетой и прекрасно осознаю угрозу, с которой вам придется столкнуться в ближайшем будущем. Я понимаю, почему вы хотите отколоться от империи. Империя подавляет развитие техники и технологии, преграждая путь к так нужным вам знаниям, лишь бы сохранить власть грандства. Тех, кто ставит под сомнение подобную страусиную политику, называют богохульниками и еретиками, поскольку сомнения противоречат гелионизму – религии аристократии. Религии, ставшей дубинкой в руках мелких людишек, не имеющих собственных идеалов и воззрений. Да, я – плоть от плоти и кровь от крови этих людей. Кому, как не мне, знать, что их религия – всего лишь орудие, и ничего больше.

– И почему, в таком случае, принц, вам не быть таким, как они? – недоверчиво воскликнула Нивени. – Ведь если вы сделаете так, как утверждаете, то повредите собственной власти!

– А какая у меня альтернатива? – спросил Тайрус. – Ждать, пока повсюду не расползутся опухоли злокачественного пространства? И повсюду, куда ни глянь, нас будет караулить небытие? Застой – это истинная смерть, госпожа Санъяу. Вместо того чтобы войти в историю как еще один трус, погрязший в пороках и закрывающий глаза на реальное положение дел, я стану тем, кто сделал первый шаг по пути развития.

– И как вы намереваетесь этого добиться? – выкрикнул кто-то.

– Мой дядюшка сам вручил мне средство для победы над грандством, лишив знатные имперские роды власти и узурпировав ее. Он может действовать, не опасаясь, что кто-нибудь выступит против. Воспользовавшись полномочиями, данными им самому себе, я смогу проводить решения в обход сената. Клянусь, что сделаю именно так.

– Откуда нам знать, что вы нас не обманете? – спросил отец Нивени. – Придя к власти, вы вполне можете изменить своей нынешней идее.

– Очень просто, – пожал плечами Тайрус. – Слова, которые я произнес при свидетелях в этой комнате, – это государственная измена. Я открыто признался вам, что умышляю против императора. Более того, я не скрою от вас, что помогаю дьяболику, выдавая его за сенатора фон Эмпиреан, – он кивнул на меня. – А это преступление куда более серьезное, чем обычное укрывательство дьяболика.

Все, кроме тяжело вздохнувшей Нивени, изумленно посмотрели в мою сторону.

– Таким образом, я целиком и полностью отдался в ваши руки, – продолжил Тайрус. – Вручив каждому из вас, почти дюжине свидетелей, средство уничтожить меня, все равно до или после того, как я стану императором. Ибо грандство не потерпит мою над ними власть, узнав, что я сделал и собираюсь сделать.

Люминарцы глухо забормотали.

– Я раскрыл перед вами все самые страшные свои секреты, потому что у нас – общие цели. Пока мы едины, мы непобедимы. А теперь позвольте мне уйти и воплотить в жизнь мой план или убейте меня. Я отдаю себя на вашу милость.

Тайрус развел руками, а я едва удержалась, чтобы не броситься к нему и не закрыть собственным телом.

Но тут же увидела, что люминарцы один за другим опускали оружие и убирали пальцы с кобур. Тайрус невозмутимо отпил глоток из своего стакана, и я поняла: он останется в живых. Люминарцы покорены.

Мы с ним сидели у иллюминатора «Александрии», покидавшей планету. Я в изумлении смотрела вниз, сама не веря в то, что Тайрус сумел разрешить ситуацию. По крайней мере, для императора все выглядело бы именно так: Люмина восстала, наследник отправился туда и убедил остаться в составе империи. Рандевальд не будет знать, как Тайрусу это удалось, что он на самом деле говорил и на какие уступки пошел. Император никогда этого не узнает. Со стороны же все выглядело исключительно как триумф политического гения дофина.

Перед отлетом со мной пришла повидаться Нивени. Войдя, она остановилась поодаль и сказала:

– Тебе следует знать, что большинству людей, точнее – большинству излишних, таких как я, не нравятся генетически модифицированные гуманоиды. Это похоже на то, как если бы гранды… намекали нам, что мы действительно не нужны. Что нас есть кем заменить.

Так вот почему излишние с неприязнью относятся к челяди. Дьяболики, наверное, должны казаться им чем-то еще более отвратительным.

– Немезида, я знаю, что такие существа, как ты, склонны… – Голос Нивени дрогнул. – …Убивать людей, и то, что ты меня так и не убила, означает многое. И когда я вспоминаю, что ты сотворила с Сэливаром и Дивинией, то чувствую, что могу простить тебе твою ложь.

От меня не ускользнуло то, что она назвала меня «существом».

– Мне жаль, что пришлось причинить тебе боль, Нивени. А на Домитрианов мне плевать.

– Вот и славно. – Она улыбнулась, но улыбка тут же исчезла с ее губ. – Все же я хочу предупредить тебя. Тайрус, может, и враг твоего врага, но он остается Домитрианом. Не доверяй им. Никому из них. Это семейка лжецов и убийц. Он, конечно, не распылил «Растворяющий Туман», но флакон-то с собой прихватил. Подумай об этом, прошу тебя.

И мы с Нивени расстались, возможно – навсегда.

Горные цепи, обширные континенты, фиолетовый океан и серые облака внизу становились все меньше и меньше. Я смотрела на Тайруса, прокручивая в голове дни, проведенные вместе с ним на планете, а он не сводил глаз с флакона «Растворяющего Тумана», наглядного свидетельства того, что он ослушался приказа дяди, отказавшись от проверенных семейных методов.

– Ты меня все более поражаешь, – сказала я. – Тем, что умудряешься просчитывать все на десять ходов вперед.

Тайрус вздохнул и дрожащей рукой засунул флакон в карман.

– Вернее, я лишь умело создаю видимость этого. Я не смог предсказать того, что они ворвутся в мои покои и потащат на казнь. Честно говоря, я уже простился с жизнью, уверившись, что все было напрасно. И если бы не ты…

Только тут я заметила, что он дрожит всем телом, вероятно от избытка адреналина в крови. Он, в свою очередь, смотрел на меня со страхом и изумлением.

– А вот ты у нас просто чудо, Немезида. Я приготовился встретить свою смерть, и вдруг врываешься ты, будто ангел мщения. – Он запнулся. – Знаешь, я вырос и жил с идеей, что все вокруг либо умирают, либо предают, а полагаться можно только на себя самого. Теперь все изменилось. Я чувствую, что могу тебе доверять. Кому-то подобное признание может показаться мелочью. – Его глаза потемнели, а голос сделался хриплым. – Но в моих устах – это самый большой комплимент.

Я покраснела, потому что знала: еще ребенком он потерял всех, кого любил. Вспомнила, с какой болью он говорил мне о смерти матери. Он и сам мог умереть в любую минуту от рук своих родственников и выжил только благодаря собственному уму. Мне не нужно было объяснять, что его слова означали нечто очень важное.

И еще он смотрел сейчас на меня так, как прежде не смотрел никто. Я не могла ответить ему тем же, но вдруг обнаружила, что не в силах отвести глаз от его губ, щеки мои горят, а во рту пересохло.