Сдаю назад и быстро разворачиваюсь. Выезжаю на трассу и давлю педаль в пол. Улицы пустынны в сером рассвете, машин почти нет. Дорога расплывается от слёз. Как мне сделать так, чтобы сейчас не развернуть машину на сто восемьдесят градусов?

Сжимаю руль до хруста в пальцах. Въезжаю в пустынный парк, блокирую двери и сворачиваюсь пополам, упёршись лбом в руль. Кричу так громко, как могу. Никто всё равно не слышит. До боли в горле, до севших связок.

Чёрт возьми, Миксаев, что же ты наделал? Поимел бы вчера вечером и вышвырнул. Я бы пережила. А что делать теперь? Зачем ты снял маску, зачем? Или не снял, а продолжаешь играть? Но ТАК это делать невозможно.

Не знаю, сколько я так сижу. Часа два, не меньше. Выравниваю дыхание, причёсываю мысли. Кое-как привожу опухшее лицо в порядок. Надо успеть приехать к Карташовой до того, как её мать вернётся со смены.

Я паркуюсь у Машкиного дома. Ставлю машину на сигналку и поднимаюсь на лифте к квартире. Какое-то неясное тревожное чувство неприятно щекочет в груди. Просто стресс пережитой ночи, надо успокоиться.

Машка открывает дверь заплаканная. Внутри всё обрывается, неужели у неё что-то произошло?

– Лер, – всхлипывает. – Прости меня. Я ничего не сказала, но…

Она отходит в сторону, и у меня кровь застывает, когда я вижу в её гостиной на диване своих родителей и маму Маши. Папа сидит, опустив голову, мама вытирает слёзы.

– Лера! – она бросается ко мне. – Доченька!

Мама обнимает меня, хаотично гладит по щекам и по волосам.

– Маленькая моя, хорошая, – мама причитает и плачет. – Этот монстр, сволочь, он за всё ответит! За всё, что сделал с тобой!

– Мама, – выпутываюсь из её объятий. – О чём ты?

Хотя вообще-то я понимаю, о чём она.

– Марк ночью прислал сообщение, что ты в беду попала. В полиции нас и слушать не стали, сказали совершеннолетняя, может загуляла, ждать сутки. Представляешь? Ты и загуляла?

– Мама, успокойся! – повышаю голос, потому что этот концерт неприятен. – Со мной всё в порядке.

– Тогда где ты ночевала? – теперь уже слышу голос отца.

Ну что ж, что есть, то есть. Не стану я юлить и врать родителям. Да и смысл уже отпираться.

– У Влада.

– Лера… – мама смотрит растерянно, а отец так, словно я только что сказала, что была на панели. – Он ведь тебя вынудил, так? Сама ты не могла.

– Решено, едем в полицию. Я и так уже позвонил знакомым, сказали, всё решат, но заявление быть должно.

– Какое ещё заявление?!

– На выход, Валерия! – впервые слышу крик от отца в мою сторону.

Он хватает меня за локоть и тащит к двери. Машка плачет, её мама смотрит на меня с сожалением, а я поверить не могу, что всё это вообще происходит.

– Он ничего мне не сделал! – вырываюсь из хватки отца.

– Это полиция будет разбираться!

И как я не обратила внимание, что на дальней парковке стоит папина машина? Была настолько погружена в свои мысли, что упустила это из виду. И сейчас мы едем в молчании. Мама пытается взять меня за руку, неужели она не понимает, не слышит, что я говорю?

– Мама, Влад не тронул меня, – шепчу сквозь слёзы, но она только сжимает губы. – И я сама к нему пришла.

– Марк сказал почему.

– А он сказал, что хотел меня продать своему дилеру? – говорю резко и выдёргиваю руку из маминых ладоней. – И именно Влад не допустил этого.

Мама смотрит удивлённо, но потом пожимает плечами.

– Валерия, ты в стрессе и очень впечатлительная. Этот подонок мог наговорить тебе всего, что угодно. Он избил твоего брата, принудил тебя, девочку мою, – она снова всхлипывает. – А ты ему поверила, ещё и защищаешь. Но мы тебе поможем, ты не одна, защитим.

– А как же «сучка не захочет – кобель не вскочит»? – говорю горько, уже отчаявшись что-либо им доказать.

Но в ответ мама молчит. Да и мы уже прибыли к пункту назначения. А дальше всё как во сне. Люди в полицейском участке, какие-то вопросы от дежурного, потом следователь. Меня усаживают на стул, родители что-то рядом говорят, а я не пойму, кто и чего хочет от меня. Голова кругом, начинает тошнить.

– Возьмите ручку, – в сознание прорывается жёсткий голос следователя, и я на автомате выполняю это указание. – Опишите подробно, каким насильственным действиям вас подвергли.

Внимание сначала цепляет белый листок на столе, а потом я поднимаю глаза и вижу его. Дверь из кабинета следователя открыта, и я могу видеть, как по коридору двое полицейских ведут Влада в наручниках. Он задевает меня взглядом, и я роняю ручку на стол. То, что я вижу в его глазах, бьёт наотмашь. И только сейчас в голове становится так ясно, как в хорошую летнюю погоду.

– Нет! – встаю и говорю твёрдо и громко. – Я ничего писать не буду. Я сама к нему пришла, и он меня не трогал.

Следователь даёт сигнал, и Влада заводят в этот же кабинет, оставляя под конвоем у двери.

– Валерия, присядьте. Давайте ещё раз. В отношении вас совершались этим гражданином насильственные действия сексуального характера?

– Нет.

– Она же в шоке, вы разве не видите?! – мама начинает истерить, бросает Владу оскорбления. – Этот мерзавец её запугал! Делайте, что нужно.

– Гражданка, успокойтесь. Сядьте или вас выведут отсюда.

Лютый, невероятный кошмар. Хочется закрыть лицо руками и посчитать до десяти в ожидании, пока всё это рассеется и исчезнет.

– Я повторяю, – стараюсь говорить спокойно. – Влад Миксаев не делал того, в чём вы его обвиняете. Не удерживал насильно, не совершал в отношении меня преступных действий сексуального характера. Я девственница и могу подтвердить это на медицинском освидетельствовании. И я совершеннолетняя, так что родители не имеют права решать за меня.

За спиной слышится оханье матери и тяжёлый вздох отца. А ещё я вижу в глазах Влада тень одобрения. Он ведь понимает, что не я всё это затеяла? Не видит в этом подлого предательства? Да, сейчас я соврала в некоторых вещах. Миксаев ведь действительно удерживал меня у себя дома и не единожды совершал эти самые действия сексуального характера. Но так нельзя, вчера он открылся мне, обнажил свою боль, просил остаться, чтобы увидеть маму, а весь этот сюрреализм сейчас – плевок в эту самую открытую душу. А в неё ему плевали много раз, если судить по словам Эллы.

Следователь пожимает плечами и убирает листок в лоток, а ручку в органайзер.

– Что ж, тоже верно. Девушке есть восемнадцать, факт насилия она не признаёт, писать заявление отказывается. Не вижу достаточных оснований для открытия дела.

– Как так?! Разве вы не видите? – вскакивает мама.

– Мы будем обращаться выше! – отец тоже её поддерживает.