А больше у меня, оказывается, ничего и никого и нет. Вот такой вот ограниченный мирок.

Утро такое же серое и неприветливое, как моё настроение. Снег срывается, но на земле превращается в грязную кашу. Придётся после пар заезжать снова на мойку. Я надеваю джинсы и свитер, немного подвожу глаза, потому что они всё ещё отёкшие и уж совсем выглядят пугающе, беру сумку и спускаюсь на первый этаж.

– Валерия, ты поздно встала и снова пропускаешь завтрак. Съешь хотя бы йогурт.

– Я не голодна, мама.

Лучше куплю себе в буфете института огромный вредный хот-дог. Или пиццу. Или большой сладкий блин. Что-нибудь, что мама так не одобряет.

Машка присылает сообщение, что снова проспала и приедет ко второй паре, поэтому заезжать за ней не надо. Да и не по пути, потому что она ночевала у Котовского, а это совсем в другой стороне.

Да я и сама сегодня приезжаю впритык почти. Пришлось постоять в пробке немного, ещё и дорога по утрам стала уже покрываться льдом. Через час будет нормально, но а пока следует соблюдать особую осторожность.

Чувствую рассеянность. Погода и недостаток сна явно не способствуют успешной подготовке к контрольной, не говоря уже обо всём остальном. Забираю папки со схемами и сумочку и выхожу. Никогда не ощущала такого нежелания идти на занятия.

В светлом холле людно, по подозрительно тихо. Я не сразу понимаю, что все стоят и смотрят на экран большого плазменного телевизора под потолком. Восьмичасовые новости начинаются без десяти минут, и никогда столь пристального внимания не вызывали. Звук негромкий, его тут в основном вообще выключают, но бегущая строка доносит информацию. Но сейчас включили и звук. И я не сразу внимаю в слова ведущей.

«… авария произошла около шести утра. Водитель маршрутного такси марки Мерседес не справился с управлением на обледенелой трассе…»

Вскользь показывают дорогу, на которой видно у обочины лежащую на боку маршрутку и ещё какие-то обломки.

«Стало известно, что за рулём мотоцикла был фронтмен известной в городе и за его пределами группы «Wet rain» – Влад Миксаев, сын…»

Она что-то ещё говорит, но я её уже не слышу из-за ударов пульса в ушах. Воздух внезапно заканчивается, и я будто утрачиваю способность вдыхать. Обвожу взглядом притихшую толпу и словно сквозь пелену зачем-то отмечаю, что две девушки начинают вытирать слёзы. Мир теряет краски, звуки, запахи. Только громкие удары в грудной клетке напоминают, что я ещё в сознании.

Оставляю папки прямо на подоконнике и, толкнув дверь ослабевшими руками, вываливаюсь на улицу. Холодно. Сыро.

И теперь без него.

Чёрт возьми, Влад, какого хрена?

– Почти успела! – замечаю, что Машка взлетает по парадным ступеням, улыбаясь до ушей. – Эй, Лер, что с тобой?

Она берёт меня за плечи, но я ими передёргиваю и отмахиваюсь.

– Не сейчас, Маша, – хрипло отвечаю и начинаю спускаться по ступеням. Мне надо спрятаться, где-то скрыться, чтобы прожить эту боль.

– Лера!

Карташова иногда бывает весьма назойливой, но она научилась чувствовать моё настроение, поэтому не идёт за мной, но я ощущаю спиной её взгляд. Ну и ладно, мне сейчас всё равно.

Сажусь за руль и завожу машину. Не сейчас, Лера, не здесь. Тебе нужно туда, где никто не увидит. Где можно.

Мне кажется, я даже не соображаю толком, куда еду. Такие, как я, в данный момент – зло на дороге. Но всё же пытаюсь вести аккуратно. Паркуюсь возле студии.

Пару минут тупо смотрю на домофон, сжимая в руке ручку футляра скрипки. Пробую знакомый код, и он срабатывает. Внутри тихо и как-то темновато. Пасмурный день с трудом проникает в закрытые жалюзи окна студии. Почему-то стараюсь ступать тише, но шаги всё равно разносятся эхом по небольшому холлу. В самой студии тишина такая же звенящая. Инструменты молчат.

Закрываю глаза, глубоко вдыхая. Его больше нет, но это место просто обязано ещё что-то сохранить, хоть что-то, потому что мне нужно попрощаться. Несмотря ни на что, Влад Миксаев стал слишком значимой фигурой в моей жизни.

Щелчок футляра скрипки кажется очень громким. Я достаю инструмент, здороваюсь прикосновением и ставлю на подбородок.

Моя прощальная мелодия для тебя. В благодарность за боль и за открытые глаза.

Я растворяюсь в музыке. Моя верная скрипка плачет вместе со мной. Влад не был подарком судьбы, скорее её наказанием за какие-то неведомые грехи. Мы ведь за всё это время ни разу не поговорили. Хотя нет, мы говорили. Музыкой. Музыкой я и скажу тебе прощай, Влад Миксаев.

Я продолжаю играть. Передаю эмоции смычку и струнам, разрешая им выразить их вслух. Почти не замечаю лёгкого сквозняка, скользнувшего по ногам, но слух улавливает щелчок двери. Наверное, ребята пришли. Я сейчас уйду, не стану им мешать.

Размыкаю инструмент и поворачиваюсь, но тут же мгновенно столбенею. Он ведь не призрак. Живой. Из плоти и крови – Влад стоит напротив. В руке шлем с потрескавшимся стеклом, рукав куртки разодран, чёрные джинсы испачканы. Но он живой, на лице ни царапины, ноги и руки целы. Сделал шаг и замер, смотрит как всегда тяжело, словно к земле придавливает.

Моей скрипке везёт, потому что рядом оказывается стол, а вот смычок, кажется, падает на пол. Я делаю пару шагов на подкашивающихся ногах, потом ещё один, а потом бегом преодолеваю оставшееся между нами расстояние и просто запрыгиваю на него.

Живой.

Здоровый.

Здесь.

Миксаев роняет шлем и подхватывает меня под бёдра.

– Ты живой, – шепчу, заключая его лицо в ладони. – Я думала… я…

– Ты не досмотрела новости, – говорит хрипло, а у меня внутри всё переворачивается. Перестраивается, потому что только что стены вокруг рухнули.

Не вокруг. Между нами. А потом заново выросли, заключив нас двоих внутри. А больше мне ничего и не надо.

Я провожу большими пальцами по его скулам, заглядываю в тёмную бездну глаз, а потом целую. Как умею, как он научил. Влад шумно выдыхает и отвечает мне. Пропускает к себе в рот мой язык, играет с ним, завлекает. Наши зубы ударяются друг о друга, и мне почему-то становится от этого немного смешно. А потом это случается снова, потому что мы движемся, Влад держит меня крепко и поднимается по лестнице в квартиру. Одной рукой набирает код, и вот мы уже за закрытой дверью. Его куртку я сталкиваю тут же, у порога. Там же он сбрасывает ботинки, продолжая держать меня, сталкивает и мои кроссовки.

Вдруг на несколько долгих секунд замирает, глядя мне прямо в глаза, а потом подходит к кровати и аккуратно опускает на неё. Дыхание захватывает, когда он наклоняется сверху и целует меня. Уже не так, как когда держал на руках. Тогда он позволял целовать себя, теперь же совершенно чётко расставляет точки над и в вопросе, кто тут главный. Миксаев завладевает моим ртом, вынуждая широко разомкнуть челюсти, глубоко проникает своим языком.