Возможно, я несправедлива, ибо что может знать человек, как он, собственно говоря, отличает правду от лжи? Как это происходило раньше и как это переживают дети? Я не могу ответить на эти вопросы.

В любом случае я могу смело утверждать, что первые годы жизни в доме у моря были счастливыми годами. Я принимала дни своей жизни и моего мужа такими, какими они были. Я не верю, что любовь молодых женщин так слепа, как они пытаются внушить это себе и другим.

В первый раз увидев вспышку гнева Арне, я разозлилась почти так же, как он, показала ему на дверь и крикнула: «Уходи!» Тогда он разбил пару тарелок, и суп с кусками мяса и осколки фарфора разлетелись по всей кухне.

Я не стала ничего убирать, просто встала, пошла в спальню и собрала чемодан. Потом я села в прихожей и принялась ждать. Когда он вышел ко мне, на его лице не было ничего, кроме отчаяния и раскаяния.

— Юханна, прости меня.

Вот тут я испугалась, в первый раз задумалась о том, что в этих перепадах настроения есть что-то нездоровое, безумное. Я видела, что он с одинаковым удовольствием впадает и в раскаяние, и в бешенство.

— Я хотела уехать домой, к маме, — сказала я. — Если это повторится еще раз, то так и сделаю.

Я поднялась на гору, долго сидела на плоском камне, много плакала и смотрела, как солнце садится в море. Когда я вернулась, кухня была чисто убрана, а Арне был неестественно добрым и покладистым целую неделю.

В следующий раз он, вспылив, ударил меня. Это случилось летом. Я села в автобус и уехала в город, к маме. Она почти ничего не говорила — приложила к синякам пластырь и уложила меня в кровать. К этому событию, правда, она отнеслась сравнительно легко, она считала, что с женщинами такое порой случается.

— Ты хочешь сказать, что отец тебя бил?

— Да, бывало, и не один раз.

Мне стало грустно. Я знала, что она не лжет, но эта правда казалась мне хуже всякой клеветы.

Позже я поняла, что мама поговорила с Рагнаром, потому что, когда Арне приехал в Хагу, полный раскаяния и одновременно жалости к себе, он сказал, что мой брат угрожал донести на него в полицию, обвинить в жестоком обращении с женой.

— Это было бы хорошо, — сказала я. — Если он пожалуется в полицию, то мне будет легче с тобой развестись.

Две недели я искала работу на рынке, иногда мне удавалось поработать несколько часов там, несколько часов здесь. О постоянной работе нечего было и думать, лавки лопались и закрывались одна за другой. Я встретилась с Гретой, которая выучилась на парикмахера и открыла небольшой салон в районе Ваза. У тамошних жителей деньги еще были, и они могли позволить себе стричься и прихорашиваться. Я начала работать у нее в салоне, постепенно выучилась ремеслу и стала сама зарабатывать себе на жизнь. Но я успела вымыть лишь несколько женских голов, когда поняла, что беременна. Мама, как и следовало ожидать, сказала, что это судьба.

Вернувшись в дом у моря, я увидела, что сад зарос сорняками, а смородиновые кусты едва не обламывались под тяжестью ягод. Я была рада этой встрече и даже осмелилась признаться себе, что все это время скучала… по яблоням, цветам и виду на море.

Арне плакал как ребенок, когда, вернувшись с работы, увидел меня. Я сказала ему все как есть — что вернулась домой, потому что у нас будет ребенок. Он искренне обрадовался этой новости. Но я больше не верила его обещаниям, что такие безобразные выходки больше никогда не повторятся.

Отношения между нами были теплыми, несмотря на то что я все время была настороже. По-настоящему спокойно мне становилось только тогда, когда приезжал Рагнар, а приезжал он очень часто. Если Арне был дома, то Рагнар всегда первым делом громко спрашивал:

— Как дела, сестренка?

Это было унизительно — вначале я боялась, что, когда у Арне будет плохое настроение, он станет вымещать свою злость на мне. Но он больше не злился, и я поняла, что теперь он знает свое место.

Я никогда так и не смогла до конца понять своего мужа.

В сентябре у меня снова случился выкидыш. Я не могу, не в состоянии об этом рассказывать.

О чем я хочу вспоминать — это о яблонях и о долгих морских прогулках. Это были чудесные прогулки. В лодке Арне становился взрослым — предусмотрительным и надежным. Мы плавали в Копенгаген, бродили по улочкам, паркам и осматривали достопримечательности.

* * *

Следующим летом мы поплыли на лодке до Осло-фьорда, повидаться с родственниками.

Все мое детство было пронизано фантазиями о тете, красавице Астрид. У меня сохранились очень смутные воспоминания о ней, она представлялась мне красивой бабочкой, захватывающе интересной и необыкновенной. Потом я стала читать ее письма. Все эти годы Ханна и Астрид регулярно переписывались. Письма Астрид были длинными, полными веселых шуток и необычных мыслей. Маме всегда было тяжело писать, поэтому ответы стала писать я. Астрид часто спрашивала о Рагнаре, и я красноречиво описывала его успехи в Гётеборге и счастливую жизнь с Лизой и двумя сыновьями.

Она отвечала, что никогда не сомневалась в нем и знала, что в жизни у него будет все хорошо, что он — любимец богов, которые всегда будут осыпать его своими дарами.

Мне очень нравились ее изумительные формулировки и легкий, летящий почерк.

Когда я написала ей, что собираюсь замуж, она прислала мне жемчужное ожерелье. Жемчуг был настоящий, хотя и искусственно выращенный, а ожерелье — таким длинным, что доставало мне до живота.

Должна честно признаться, что я писала тете Астрид больше, чем мне диктовала мама, а ей читала меньше, чем было написано в ответных письмах.

Хенриксен перевел свою торговлю в Осло, и, насколько мы понимали, дела у них шли хорошо и там. Итак, в тот рождественский день, когда Арне пришвартовал свою лодку к гостевой пристани норвежской столицы, я совсем упала духом:

— Я чувствую себя как нищая родственница из провинции.

— Чепуха. Если тебе так неприятно, то мы можем выпить кофе и уехать, но, может быть, ты для начала позвонишь?

Я позвонила, и нежный голос в трубке так меня обрадовал, что по спине пробежал холодок.

— Сейчас я приеду и заберу вас.

Астрид приехала в порт на своем автомобиле. Она осталась такой же красивой, какой я ее помнила и представляла в своих снах. Годы не оставили следов в ее облике, не изменился и ее нрав. Светлая ткань словно облачко окутывала стройную фигуру, а пахло от нее персиками — такими же, что росли у меня возле стены. Она крепко меня обняла, потом отстранилась, сложила на груди руки и воскликнула: «Боже, какой же хорошенькой ты стала, Юханна!» Потом она обняла Арне, который покраснел от восхищения и испуга и сказал:

— Господи, как же вы похожи.

— Мы разные, — рассмеялась Астрид. — Это всего лишь старая наследственность. У меня двойная доза, как у Рагнара, но по другой причине.