Арне собрал новый приемник, и, как все, сделанное его руками, аппарат работал прекрасно. У нас был лучший в поселке приемник. Совершая моцион, Симон каждый вечер приходил к нам послушать новости из Берлина.

Ракель никогда не было с нами, когда мы слушали завывания Гитлера.

— Женщин надо беречь, — говорил Симон.

Но Арне возражал:

— Не думаю, что эти вопли смогут обмануть Юханну.

Симон рассмеялся. По опыту общения с ним мы уже знали, что он всегда смеялся, когда пребывал в нерешительности.

Потом пришла осень, за ней зима, и наши с Ракель животики значительно прибавили в размере. Мне стало трудно завязывать шнурки на обуви, и я подумала, что теперь у меня есть настоящий младенец, сформированный ребенок, который скоро попросится на свет.

Вот и наступил тот решающий, сумрачный мартовский день. Я никогда не думала, что это будет так тяжело. Это был крестный путь по нескончаемой боли. Хотелось наконец встретить долгожданную смерть, когда мне милосердно дали наркоз.

Весь этот ужас продолжался целые сутки.

Много лет после родов я с изумлением смотрела на всех мам.

Ты! И ты тоже, да еще много раз!

Господи, что же приходится терпеть женщинам, и как же мало об этом говорят, да и сами женщины, в большинстве своем, предпочитают об этом не распространяться.

Правда, когда все кончается, испытываешь ни с чем не сравнимую, безграничную радость. Эта радость стоит перенесенных страданий.

Когда я пришла в себя после наркоза, меня накормили супом и дали мне ребенка. Эти первые часы после родов описать труднее, чем боль. Мы смотрим друг на друга — он прямо, не отводя взгляда, а я вижу его смутно, сквозь слезы. Мы окружены ореолом света. Я снова вижу, как мы бродили с отцом вдоль озер до его смерти, вижу падение купола рынка, когда чья-то воля не позволила мне открыть роковую дверь.

В первые дни в голове нет места мыслям, я могла лишь улыбаться как дурочка, когда приходил Арне и пытался сказать мне, как он счастлив.

Когда на другой день ко мне пришла мама, я вспомнила ее рассказ о том, как она рожала меня.

— Мама, какая же вы сильная.

От похвалы она, как обычно, смутилась и принялась оправдываться: «Это не моя заслуга, что все кончилось хорошо, это заслуга повитухи».

Я вспомнила Анну, этого светлого человека. Не успев подумать, я сказала, что хочу назвать девочку Анной. Мама обрадовалась, я это ясно видела, но сказала, что мне надо прежде поговорить с Арне.

Арне сказал, что имя старинное и солидное, и хорошо, что такого имени нет ни у кого из наших родственниц.

— Ты заметила, какой умный у нее взгляд? — спросил он.

Понятно, что я немного посмеялась над ним, но в глубине души была с ним полностью согласна. Здесь он был совершенно прав.

Какая это была весна! Какое лето! Жизнь как будто решила вознаградить меня за все прошлые неприятности. Пришло молоко, Анна была здорова, ела, спала, росла, улыбалась и лепетала. Теперь я поняла, что Арне очень внимательно слушал в Осло рассказ Астрид о моем отце. Он тоже сделал корзинку и, посадив туда малышку, ходил с ней в горы. Он пел ей песенки! Оказывается, у Арне был неплохой голос — могу в этом поручиться. Выяснилось вдруг, что он знает все отцовские прибаутки и стишки.

Мое счастье было так велико, что я смогла с теплотой отнестись даже к своей свекрови.

— Смотри, Анна, это твоя бабушка!

Это была ее первая внучка, она вышла из своего привычного оцепенения, улыбалась ребенку и агукала с ним. Впервые я поняла, что за маской из слоновой кости прячется обычная человеческая беззащитность. Но когда она заговорила, то первое, что она сказала, была фраза о том, что Анна как две капли воды похожа на нее. Тут я испугалась.

И разозлилась.

Наверное, Арне тоже испугался. Он натянуто улыбнулся и сказал, что все пожилые женщины немного сумасшедшие.

— Вчера здесь была мама Юханны и сказала, что девочка удалась в нее и в ее родню.

Я благодарно посмотрела на Арне и улыбнулась. Мы же оба знали, что мама ни словом не обмолвилась о родне. Он научился сопротивляться, подумала я, и стал настоящим папой.

Свекровь презрительно фыркнула.

Много позже я поняла, что она была не так уж и не права. В Анне была какая-то уклончивость, гордость и боязнь открыться и расслабиться. Анна унаследовала от нее белизну кожи и точеные черты лица.

Только рот у Анны был мой — большой и чувственный.

Ракель вернулась из роддома через неделю после меня. Девочки у нас получились совершенно разные — моя светлая, сильная и упрямая, ее — темная, нежная и смирная.

Но на дворе стоял уже тысяча девятьсот тридцать седьмой год, и Франко обрушивал гитлеровские бомбы на испанские города. Оставалось совсем немного времени до того момента, когда мир померк вокруг нас.

Я не стану пытаться описывать, что сделала с нами Вторая мировая война, ибо мы, как трусливые зайцы, спрятались за хрупким нейтралитетом.

Я изо всех сил пыталась воздвигнуть стену между внешним миром и мной и ребенком. Я с самого начала поняла, что дочка хорошо чувствует колебания моего настроения, и принуждала себя не думать о войне, по крайней мере когда Анна не спала.

Когда вечером она засыпала, я садилась к приемнику. Спала я плохо. Мне было очень одиноко, потому что Арне находился где-то в «N-ском районе Швеции».

Очень трудно пытаться жить в двух мирах сразу, я старалась изо всех сил, и мне потребовалось какое-то время, чтобы признать свое поражение. Когда Анне исполнился год, Гитлер вошел в Австрию, когда исполнилось два, он присоединил к Третьему рейху Чехословакию, осенью наступил черед Польши, и началась мировая война.

Все это время мне удавалось держать в узде мои страхи, но, когда Анне исполнилось три года, последовало вторжение в Данию и Норвегию.

В горах вокруг нас то и дело трещала шведская зенитная артиллерия, и Анна с потемневшими от страха глазами однажды спросила:

— Куда они стреляют?

Я солгала, сказав, что они просто тренируются.

Но однажды мы увидели, как прямо над нашими головами загорелся самолет со свастикой на крыльях. Он вспыхнул, закружился на месте, а потом исчез на западе. Выпрыгнувший с парашютом немецкий мальчик долго горел как факел на фоне неба, пока милосердное море не поглотило его.

Мы стояли на горе, я прижимала Анну к себе и старалась прижать ее личико к своему плечу, но она высвободилась и обезумевшим взглядом посмотрела мне прямо в глаза, и я поняла, что теперь я не смогу скрыть от нее свой страх.

Она ни о чем не спросила, а мне нечего было ей сказать.

Арне приехал домой в краткосрочный отпуск. Изменившийся. Суровый. В форме. Он не стал уклоняться от немых вопросов Анны. Он посадил ее на колени и сказал все как есть. Сказал, что в мире творится великое зло и что все честные люди должны ему противостоять. Он стал солдатом, чтобы защищать нас, что зенитки стреляют по самолетам врага, если они нарушают наши границы, и что добро непременно победит зло.