– Ты ведь не пользуешься красными чернилами, не так ли? – спрашивает Элейн.

– Нет.

– Значит, это я тут отметилась, – говорит она. – Это часть меня. И это явно не случайность.

– Ничто теперь не выглядит как случайность.

– Значит, Штат Солнечного Света.

– Во Флориде есть город Юпитер. Джупитер[39], то есть.

– Да, есть.

Коротенькая пауза, и подруга проскальзывает мимо меня. Валится в мою постель и натягивает простыню до самого горла.

– Но сперва часок поспать, – говорит она.

– Не уверен, что смогу заснуть.

– Тогда ложись сюда и согрей меня, ради бога!

Я прижимаю Элейн к себе. Она какая-то еще более холодная и костлявая, чем была несколько минут назад. Каждый вдох дается ей с трудом. А вокруг вертится, закручивается тьма, раздумывая, какую форму ей принять в следующий раз.

Я ошибся, решив, что не смогу заснуть.

Надо очень крепко спать, чтобы, проснувшись, обнаружить, что в комнате что-то изменилось. Что кровать рядом со мной уже пуста. Что звук, который меня разбудил, был щелчок замка двери, толчком закрытой изнутри.

– О’Брайен?

Я ничего не вижу. Но это означает только то, что моим глазам еще нужно приспособиться к темноте и сфокусироваться, а вовсе не то, что здесь ничего нет.

Потому что что-то здесь есть.

Шорох кожаных подошв по ковру. Металлический блеск где-то выше. Ближе.

– Не кричи, – говорит Преследователь.

Голос звучит ровно, можно даже подумать, что доброжелательно. Как врач предупреждает о секундной боли, когда игла шприца вонзается в тело.

– Это ничего не изменит, – говорит он, ставя колено на матрас подле меня.

Его лицо теперь наполовину различимо. Он совершенно спокоен, почти отвлечен, его думы где-то далеко отсюда. Охотничий нож завис в воздухе, недвижимый, как электрическая лампа на столе позади него.

– Пожалуйста, не сейчас. – Мне кажется, что я произнес эти слова, хотя шум крови в ушах не дает мне определить точно. – Я уже так близко подошел к разгадке…

– Именно поэтому я здесь.

Он выпрямляет спину. Вторая нога по-прежнему стоит на полу, готовая придать ему ускорение, когда он нанесет удар. Нож стремительно движется вниз.

Но когда он наносит удар, то падает на меня вместе с ножом. Тяжело падает, так что мне приходится с трудом выбираться из-под его бесчувственного тела.

Как только я поднимаюсь на ноги, сразу же тянусь к прикроватной лампе. Но первой включается другая лампочка, в дальнем конце комнаты. Единственная шестидесятивольтная лампочка. Ее свет обнажает целую коллекцию вещей, которые я в первый момент никак не могу соединить в единую картину.

Волосы на голове Преследователя сочатся кровью, оставляя на простыне мокрое пятно вокруг его головы.

Охотничий нож, полированный и сухой, валяется на подушке, куда он упал.

О’Брайен стоит позади него, прижав к отощавшим, похожим на спички ногам керамическую крышку от бачка унитаза. По краю этой крышки полумесяцем расплылась кровь.

Я встречаюсь с подругой взглядом, но она меня не видит. Она слишком занята тем, что пытается снова поднять свое тяжелое «оружие», раздвигая при этом пошире ноги Преследователя, чтобы подойти поближе и еще раз с силой опустить крышку на его череп.

Вес крышки тащит Элейн за собой. И она долго лежит на спине Преследователя, словно уснула, делая ему массаж. Потом она со свистом всасывает в себя воздух. И начинает махать руками, пока я не догадываюсь, что следует помочь ей подняться.

Я поднимаю свою коллегу, мы вместе отваливаемся к стене и сползаем на пол. Смотрим на тело, ожидая, что оно зашевелится. Но оно не двигается.

– Можешь донести меня до машины? – шепчет О’Брайен прямо мне в ухо.

– Конечно.

В комнате тихо. Этакая зияющая тишина, разверзшаяся после того, как внезапно прекратился шум. Хотя, по правде говоря, все события последних секунд происходили почти в тишине. Дикий танец теней, шепотов, шорохов и вздохов.

– Дэвид?

– Да-да?

– Моя очередь думать.

Ночью мы спим по очереди. Один дремлет, другой ведет машину. Потом меняемся. Теплый воздух с Мексиканского залива вливается в окна. Мы не разговариваем, во всяком случае, сначала. Шины тихо шуршат, словно что-то напевают, пытаясь вспомнить какую-то забытую мелодию.

– Это был он, не так ли? – в конце концов спрашивает О’Брайен.

– Да.

– Он вполне мог тебя убить.

– И тебя тоже, после того как прикончил бы меня.

– Так что же, может, нам провести свое собственное судебное заседание прямо здесь и сейчас и признать это законной самообороной?

– Не нужен нам никакой суд.

– Да я шучу.

– О’кей. Дело закрыто.

– Обещай мне одну вещь.

– Любую.

– Не спрашивай, что я при этом чувствовала. Когда это делала.

– Хорошо.

Но позже, когда некий радиослушатель просит канал АМ запустить в эфир «Отель “Калифорния”», моя спутница кладет мне ладонь на руку.

– Самое ужасное в том, как легко было это сделать, – говорит она. – Стоит найти достойную причину, и совершить убийство, черт бы его побрал, становится очень легко.

Она смеется – это такой выжатый из себя смех на фоне песенки «Восход дурной луны». А потом плачет на фоне «Лестницы в рай».

Больше мы об этом не говорим. Это означает, что мы простили себя, признали необходимость наших действий. Это, как и демон, которого мы ищем, уже стало частью нас обоих, гораздо большей частью, чем мы хотели бы думать.

К рассвету мы уже забрались глубоко в Ручку кастрюли, как в шутку именуют северо-западную часть Флориды. Завтракаем в придорожном «Уаффл Хаус», почти добравшись до Таллахасси, столицы штата. Пока я расправляюсь со своим тостом, политым сахарной глазурью, О’Брайен тычет пальцем в экран моего айфона, пытаясь определить, почему город Джупитер может стать местом нашего назначения.

– Так что мы, стало быть, ищем? – спрашивает она, попивая свой кофе и качая головой, чтобы поскорее избавиться от его горечи во рту. – Ритуальные обряды какого-нибудь культа? Младенцев, родившихся с когтями?

– Нет, ничего столь явного нам не надо. Нам просто нужна какая-нибудь странная история, не поддающаяся объяснению.

– Кажется, их и так становится все больше. Думаю, это психи в Интернете веселятся.