Командующий армией, скрипя зубами, наблюдал за этой кошмарной картиной, за которую любого полководца подняли бы на смех самые захудалые дворяне, но терпел. Его утешали два обстоятельства: во-первых, отбивая атаку со сторону реки, русские отвлеклись от лежащего возле леса фон Кетсенворда, и трое кнехтов торопливо волокли его на реку, а во-вторых, пробежав в едином порыве под самые стены, и потеряв всего десяток легкораненых, пехотинцы оказались в «мертвой зоне», практически недосягаемые для стрел осажденных.

Кнехты грызли стену, словно зубами, скалывая лед и поднимаясь по земляным ступенькам все выше и выше, и становилось понятно, что рано или поздно, но они окажутся наверху. Может быть — даже еще до заката.

— До чего же ленивы эти русские, — покачал головой епископ. — Даже частокол высоким сделать не смогли. Через него же перепрыгнуть можно!

Частокол поверху насыпи и вправду не достигал в высоту человеческого роста, но преодолимость его оказалась весьма обманчива: как только один из кнехтов взобрался наверх и выпрямился, над стеной взметнулся топор на длинной ручке и опустился ему на голову. Ливонец отвалился назад, покатился вниз, сбив на лед еще нескольких своих товарищей. Другого воина, догадавшегося не вскакивать сразу, а подкатиться под частокол, коротко и жестоко окатили водой из торопливо мелькнувшей кадушки.

Рыцарь поежился и оглянулся на лес, но оттуда все еще подтягивались пехотинцы, и обоза с необходимой именно сейчас артиллерией было не видать.

А над частоколом с пугающей частотой замелькали ведра. В ужасающий северный холод русские применили самое дикое и жестокое оружие: воду. Она обжигала карабкающихся на стены врагов хуже кипятка, быстро застывала на склоне, сводя на нет всю уже проделанную работу, липла к доспехам и оружию, делая его во сто крат тяжелее. Тех, кто пытался перевалить частокол, сбивали мелькающие над остро заточенными концами бревен копья и топоры; тех, кто надеялся отступить настигали стрелы лучников. Азарт кнехтов угас: они уже не стремились взобраться на стену, а все больше отсиживались под ней. Хотя из леса уже появились первые повозки, стало ясно, что атака захлебнулась. Сын верховного магистра, до крови прикусив губу, приказал играть отступление. По отбегающим ливонцам опять хлестнули стрелы, заставив нескольких из них вскрикнуть от боли, а то и упасть.

Теперь стали окончательно видны результаты поспешного наскока: четыре человека без движения скорчились под обледенелым валом. Возможно, убитых среди них всего лишь один или два — но холод вскоре неминуемо добьет и тех, кто всего лишь ранен или потерял сознание. Еще два десятка человек получили мелкие колотые раны, в основном от стрел. Жизни их ничего не угрожало, но с пробитыми ногами и руками они из воинов превращались в обузу! Может, четверо-пятеро обошлись легкими царапинами — но остальных придется или тащить с собой, или отправлять обратно. Или… Или захватить завтра эту проклятую деревушку и оставить их здесь, в теплых домах под защитой маленького гарнизона!

От селения слышался мерный плеск — русские уничтожали последние следы штурма. Ничего, утром им предстоит узнать кое-что новенькое из современного воинского дела!

Однако следующее утро началось с сюрприза не для осажденной деревеньки, а для самого выпускника Кельнского университета. Снятые с саней и выстроенные на расстоянии полутора полетов стрелы пищали и бомбарды первым залпом всадили три ядра в нарытую русскими стену и — она даже не дрогнула! Она поглотила чугунные шарики с таким же безразличием, с каким свиное, сало поглощает воткнутую в него дольку чеснока. Командующему сразу стало ясно, что фаршировать стену таким образом можно бесконечно — она только прочнее станет.

На миг в голове рыцаря все перевернулось, и он вообразил, что язычники совершили открытие, создав куда более надежное укрепление, нежели до сих пор придумали в Европе. Правда, немного успокоившись, кавалер Иван сообразил, что земляную стену, в отличие от каменной, можно довольно быстро разрыть, подведя к ней землекопов под достаточно прочным навесом. Но время, время! Над душой командующего висел дерптский епископ, всем своим видом постоянно напоминая, что времени для правильной осады нет.

Послышался легкий щелчок, до боли напоминающий нечто уже слышанное ранее…

Рыцарь растерянно закрутил головой — и тут в нескольких футах от бомбард с громким хрустом проломился лед, выплеснув наружу фонтанчики воды. Один из бомбардиров взвыл, катаясь с перешибленной ногой, снег вокруг него начал темнеть одновременно от растекающейся крови и растекающейся воды.

— Дьявол! У них стоят катапульты! — рыцарь пришпорил коня и подлетел к пушкам: — Стреляйте, олухи! Чуть выше, чем в прошлый раз! Стреляйте и отволакивайте пищали!

Командующий армией волновался сейчас куда больше суетящихся у пушек воинов: русские едва не лишили его артиллерии! Но кавалер отлично знал, что заряжать катапульты для выстрела ничуть не быстрее, чем огнестрельное оружие.

Бабах! — ядра промелькнули в воздухе стремительными черточками, и два из них врезались в частокол, раскидывая стволы. В ровном ряду кольев появились сразу две бреши.

— Вот так, — покосился рыцарь на молчаливого епископа. — Еще несколько залпов, и никакого забора на валу не останется.

Рыцарь отъехал следом за бомбардирами. Теперь, с предельной для бомбарды дистанции рассчитывать на ее попадание в цель становилось затруднительно, но крупнокалиберные пищали могли бить достаточно точно.

Вскоре пушки дали еще один залп, и одно из ядер выбило в частоколе новую прореху.

— Вы не подскажете, господин епископ, сколько стрельцов сидит в этой крепости? — подъехал командующий к священнику.

— Это обычная русская деревенька, господин рыцарь, — покачал головой тот. — Здесь нет стрельцов. Сидит боярин с десятком холопов, да меньше сотни простых смердов, считая баб, детей и дряхлых стариков.

— Это хорошо, — впервые за день улыбнулся сын Кетлера. У него появилась уверенность в том, что после полудня занять деревню все-таки удастся.

Щелчок!

Кавалер закрутил головой, высматривая в небе выпущенные катапультой снаряды, но смачный шлепок раздался далеко в стороне — одного из ливонских рыцарей выбило из седла, а лошадь его забилась на льду в предсмертных конвульсиях. Командующий выругался, но никаких распоряжений отдавать не стал. Если есть дураки, которые сами подъезжают в пределы досягаемости вражеской стрельбы — это их личное дело.

К тому часу, когда крестоносцы закончили обед, пушки успели дать еще три залпа. Частокол, обращенный к реке, теперь напоминал челюсть цинготного моряка, и никто не сомневался, что пройти сквозь него не составит ни малейшего труда.

— Барон Гольц, брат, я поручаю вам взять обе сотни Тапской комтурии, войти в лес слева от крепости и подвести кнехтов к границе деревьев для атаки. Барон фон Регенбох, брат. Я поручаю вам взять сотни Кохилской и Кехранской фогтий и произвести тот же маневр справа. Со стороны реки крепость будут атаковать воины Дерптского епископства, командовать которыми я попрошу барона де Толли. Я обращаю ваше внимание, братья, что в крепости находится всего несколько десятков воинов, а под вашим началом их более шестисот мечей. При одновременной атаке с трех сторон русские не смогут находиться одновременно на всех стенах. Сигналом к штурму послужит следующий залп пушек. Во имя Господа! Ступайте, братья.