можно исправить. Спастись. И следователь думал: «Как помочь парню? Чем поддержать его, чтобы не сдался, выстоял?..»

— Иди домой, Григорьев, — сказал следователь просто.

— Отпускаете? — в глазах у парня мелькнуло недоверие, но тут же сменилось радостью.

— Отпускаю. Иди, Юра.

Но когда Юрий поверил, что его действительно отпускают, нахмурил брови. Теперь он думал о том же, что и следователь.

— А как же с отцом? — спросил он.

— Этот вопрос мы уж как-нибудь сами решим, — ответил следователь. — А ты иди и не бойся. Теперь тебе очень важно научиться отличать истинных друзей от ложных. Понимать, с чем идут к тебе, что предлагают, что требуют, что хотят. Но прежде всего ты сам будь стойким и порядочным человеком.

Юрий слушал внимательно, серьезно. Следователь видел это и чувствовал, что слова его ложатся на добрую почву, примутся. Но он понимал, что молодой человек ждал большего — решения дальнейшей судьбы его отца. «Иди и не бойся...» За кого? Разве только за себя... Но сейчас следователь не мог дать точного ответа.

— Ты читал про Павлика Морозова? — спросил он Юрия, вспомнив героя своего детства, ставшего почти легендой.

— Слыхал, но не читал, — ответил Юрий. — Есть клуб такой на Красной Пресне.

— Он, конечно, был моложе тебя, мальчик еще. Но он может служить примером и для взрослых. Нас с твоим отцом на примерах таких героев воспитывали. Война — это гибель людей. Но, знаешь, и школа для настоящих мужчин. Не поверю, чтобы твой отец ничего не вынес из нее, кроме горя и страха смерти. Я ведь тоже был на фронте, семнадцати лет пошел... Ты эту книгу прочти. Под этим условием тебя отпускаю.

— Обязательно прочту, — сказал Юрий.

— А на работу придешь, расскажи обо всей этой истории секретарю комитета комсомола.

— Я не комсомолец.

— Ничего. Он подскажет, что делать, он знает. И я ему позвоню, встречусь с ним.

— Значит, на работе узнают?

— Не все. Всем не обязательно. А кому надо, тот должен знать, чтобы помочь тебе. Но помни, прежде всего — ты сам.

Наступала ночь, когда Юрий Григорьев выходил из здания управления.

* * *

Снова в кабинете следователя Григорьев-старший.

Где сейчас находился его сын, он не знал. Следователь вывел парня так, что он не встретился с отцом.

Но войдя в кабинет и не увидев сына, Григорьев не спросил о нем, не проявил интереса. Хотя Юрия могли уже отправить в камеру. «Дикое, удивительное безразличие», — подумал следователь.

— Вот что, Григорьев, — сказал он. — Не надейтесь на свои показания. Я выделю эпизод с пистолетом из дела и займусь им отдельно. Это, во-первых, для того, чтобы меня не поджимали сроки. А во-вторых, я по архивам установлю всех ваших сослуживцев по воинской части и разыщу их. И они скажут мне, каким образом попал к вам этот «вальтер». Они вспомнят и скажут. А теперь можете идти и ждать вызова. Ждите его, Григорьев, он будет.

Но Григорьев не встал со стула и не пошел, как дважды до этого.

— Чего ж вы сидите, Григорьев? Вы свободны. Идите домой. Уже ночь на дворе... Но предупреждаю, — следователь сделал паузу и добавил: — Парня не третировать!

Григорьев продолжал сидеть и, сжав кулаки, постукивал ими о колени.

— Не надо вызывать фронтовиков, — сказал он глухо.

Следователь посмотрел на часы, потом взял чистый бланк протокола допроса и положил перед Григорьевым.

Григорьев достал свою авторучку и стал писать.

Когда он написал то, что хотел, следователь взял и скрепил своей подписью. Текст он просмотрел бегло, потому что он знал его содержание. Оно соответствовало правде.

Они молча простились, и каждый пошел своей дорогой.

* * *

Звонок раздался через неделю.

— Это я, — услышал он звонкий голос Юрия. — Это я вам звоню.

— Что ты хочешь сказать, Юра? — спросил следователь.

— Я прочитал про Павлика Морозова, — сказал Юрий.

— Ну и как?

— Хорошая книга... Что мне теперь делать?

— Как что? Работай, постарайся поступить в вечернюю школу... Живи!

— Спасибо, товарищ следователь!

— На здоровье, товарищ Григорьев!

Но Юрий не вешал трубку, а следователь имел привычку класть ее последним.

— Что ты еще хочешь сказать? — спросил он.

— Я хочу спросить... об отце.

— Следствие еще не закончено, — только и сказал следователь.

Примерно так, хотя совсем другими словами, приходится врачам отвечать родным и близким тяжело больного человека, за жизнь которого они борются и когда исход еще неизвестен. И даже самым дотошным не поясняют они, какие процедуры назначают, какие медикаменты дают, по методу какого медицинского гения оперируют. Все верно, все на пользу. И, пока идет борьба, люди смотрят на них, как на подручных самого господа бога. Но даже врачи, несмотря на все новейшие достижения науки, на их золотые руки и страстное желание помочь, подвластны тем законам человеческого естества, которые и диктуют окончательное решение, и отнюдь не от бога.

Что же говорить о следствии, когда и оно и сам ведущий его строго подчинены закону, не потустороннему, а конкретному, писанному для всех. И окажись вне его, люди будут пассажирами на челне без паруса, руля и весел. Когда их честь, достоинство, имущество и сама жизнь, отданные стихиям беззакония и произвола, легко могут стать грузом, не имеющим ценности.

И все же следователь знал, как решит дело Григорьева. Знал еще до того, как признался Иван Дмитриевич после столь недостойного поведения на обыске, допросе и особенно на очной ставке. И последний вопрос Юрия лишний раз говорил о том, что его решение верное. Но следователю еще предстояло убедить в этом других, тех, от кого зависел окончательный итог. В этом была тоже нелегкая сторона его работы — отстаивать свое убеждение, а не только собирать и оценивать доказательства.

Он сознательно выбрал дело, совмещавшее романтику поиска и колоссальную ответственность за человека. И был твердо убежден, что в первую очередь именно на нем, а не на ком-то другом в эстафете судебного процесса лежит она. Что его обязанность не только установить факт преступления, искать следы, добывать улики, разыскивать и изобличать преступников, но и загодя предупреждать судебные ошибки. Защищать. Защита не только в том, чтобы перехватить занесенный нож или загородить от выстрела, но и уберечь от тюрьмы того, кого можно исправить без ее