яма. Обнюхав все углы в своих комнатах, они вышли в коридор — и увидели на обоях бурые письмена. Обои были, конечно, выцветшие и ободранные, и по-хорошему их давно пора было менять — жильцы просто никак не могли договориться, кто этим займется, — но всякой дрянью на них еще никто не писал. Писали ручкой, чтобы номер телефона не забыть или если вдруг обругать кого-то захочется, а в глаза неловко — это бывало, но чтобы такое…

Письмена обнаружились возле туалета и рядом с дверью Рема Наумовича. Это были какие-то каракули, напоминающие кардиограмму, но пожилой инженер, зажав нос платком и тщательно их изучив, заявил, что вроде бы различает там буквы «е» и «р» — хотя это, конечно, может быть и латинская «п»…

Вонь стояла ужасная. Женщины плакали— в отличие от всех предыдущих, это происшествие было какое-то очень уж оскорбительное, — а потом привычно отправились за ведрами и тряпками.

Жильцы подумали было, что хуже быть уже не может, но оказалось — может. Возобновились странные узконаправленные пожары — то займется огнем кухонное полотенце, то фикус в горшке вдруг вспыхнет, как неопалимая купина. Хлопали дверцы шкафов, вещи сами собой перемещались по комнате. Причем происходить все это стало не только ночью, но и средь бела дня, у всех на глазах. А ночью полтергейст — Рем Наумович объяснил, что по-научному это зловредное явление называется именно так, — начал драться. Сперва сам Рем Наумович проснулся от того, что его будто кто-то схватил и трясет за плечи. Он явственно ощущал, как к его коже прикасается что-то холодное, и слышал скрип пружин в матрасе. Рем Наумович попытался освободиться — и получил достаточно сильный удар в глаз. Потом еще один — в челюсть. Он хотел перехватить руку — или что там могло быть у невидимого противника, — как-то увернуться от ударов, но ничего не получалось. Таинственный хулиган сам оставил его, хлюпающего разбитым носом, в покое, напоследок вжав в матрас с такой силой, что у Рема Наумовича перехватило дыхание.

А следующей жертвой стал жэковский сантехник, живший этажом выше, в четвертой квартире. Причем ночи невидимый боксер дожидаться не стал — он поколотил сантехника прямо в ванной, где тот принимал душ. Ударил головой о колонку, повалил в ванну, облил напоследок ледяной водой, швырнул на кафель и оставил на полу, голого, в кровоподтеках и орущего благим матом.

На эти и последующие вопли из квартиры снизу поднялся любознательный Рем Наумович, и они с уже одетым, но все еще трясущимся сантехником долго и молча смотрели друг на друга. Даже глаз у них был подбит один и тот же — левый, только у сантехника фингал еще только формировался, а у Рема Наумовича уже налился лиловой спелостью.

Оказалось, что и в четвертой квартире мелкие бытовые аварии с недавнего времени стали происходить несколько чаще привычного. Даже вещи загорались, но жильцы грешили на девяностолетнего деда Борю, который по старинке упорно пользовался керосинкой. А Анжелка, жена Вовки-Лося из третьей комнаты, утверждала, что видела, как по кухне летали сковородки. Но это же была Анжелка, которая всем рассказывала, что к ней через зеркало приходили какие-то люди и «спортили» их с Лосем сына — вот никто и не обратил внимание на очередные ее бредни.

Сомнений быть не могло — полтергейст перекинулся и на четвертую квартиру, он расползался по бараку, как плесень.

У нас во дворе до сих пор теряются в догадках, кто именно позвонил тогда на телевидение. Версий возникало много, потому что, если говорить совсем уж начистоту, это мог быть кто угодно. Все тогда смотрели передачи про паранормальные явления, в которых ведущие рассказывали про летающие тарелки, иные измерения и призраков так убежденно и с такой тревогой, что от ощущения близости чуда смешанный со страхом восторг подкатывал к сердцу. Что-то похожее, наверное, чувствовали средневековые святые, созерцая в своих видениях райские сферы под воздействием не то благодати, не то спорыньи.

И книги про необъяснимое, которые тогда стали появляться в великом множестве, тоже читали все. Кто про гипноз читал, кто про карму и правильную ее прочистку, кто про телепатию и другие способы мысленного воздействия на окружающий мир, кто про таинственные научные эксперименты и случаи спонтанного самовоспламенения… Дети из нашего двора проверяли с помощью купюры на ладони, у кого биополе мощнее, и погружали друг друга в гипнотический транс, чтобы загипнотизированный рассказал о своих прошлых воплощениях (и он рассказывал, у всех в нашем дворе оказались необыкновенно увлекательные прошлые жизни).

В том, что смотрят сеансы телемагов и заряжают перед экраном воду в банках, обитатели нашего двора признаваться почему-то стеснялись, но когда приходило время очередной подобной передачи — двор резко пустел.

В общем, позвонить на телевидение мог любой. И кто-то это сделал.

Ближе к концу сентября, когда холодеющее солнце еще светило вовсю, в наш двор приехали телевизионщики. Они долго разматывали какие-то провода, устанавливали огромную камеру на штативе, галдели и снимались с места, как стая осенних птиц, чтобы устроиться чуть правее или левее и погалдеть уже там. Телевизионщики все пытались найти для барака выигрышный ракурс, но по понятным причинам ничего не получалось — барак смотрелся одинаково проигрышно со всех сторон.

Любопытствующие обитатели нашего двора столпились вокруг и высыпали на балконы — всякое у нас, конечно, случалось, но вот съемок пока не было. Но телевизионщики, отсняв, как импозантный ведущий встревоженно говорит что-то на фоне барака, ушли внутрь.

Они исследовали все углы в квартире на первом этажа — кроме, разумеется, заколоченной комнаты и жилища Рема Наумовича, в которое тот их не пустил, сказав с большим достоинством, что это вторжение в частную жизнь и должны же быть какие-то границы у их профессиональной назойливости. Другие жильцы, напротив, были рады такому неожиданному вниманию и возможности попасть в телевизор, с радостью позировали в кадре, но давать интервью стеснялись. Мычали, путали слова, перескакивали с одного на другое. Только Рем Наумович, опять же с достоинством, сказал, что да, наблюдаются некоторые явления, определить природу которых он затрудняется, но не теряет надежды найти им разумное научное объяснение.

Потом телевизионщики поймали старшего брата Кузина и попытались взять интервью у него. Кстати, выяснилось, что зовут его Максим.

— Ты лично наблюдал здесь что-нибудь необычное? — наседал импозантный ведущий.

— Трубу прорвало, бате руки ошпарило… — промямлил Максим и, подумав, вспомнил еще: — И говном кто-то стены измазал.

Ведущий моментально утратил к нему интерес