— Он поклялся козни против тебя и государя не чинить, — сказал Иван Федорович, переглянувшись с Михаилом Львовичем, — а про нас ни слова не молвил. Стоит ли ожидать подмоги от него?

Елена Глинская хитро взглянула на дядю:

— Тогда добавь к его верховенству в опекунстве еще и право быть первым лицом при сыне моем во время приема послов иноземных, — и стукнулась с ним кубками.

Глава 33

Глинская в спор вошла с огнем,

Митрополиту — горе днем!

«Доходы, земли — все отдать!

Иначе буду я карать!»

«Ты — мой!» — звучит, как злой указ,

Жизнь Даниила — в пешки враз!

Одновременно в Успенском соборе полным ходом шла подготовка к предстоящему венчанию Иоанна IV на великое княжение. Все работы велись с особой тщательностью и должны были быть завершены к назначенному дню. Дата церемонии зависела от того, когда Боярская дума примет единогласное решение о назначении советников.

Елена Глинская с присущей ей решительностью и дальновидностью взяла на себя руководство всеми приготовлениями. Ее глаза горели неукротимым огнем решимости. В роскошной опочивальне, увешанной богатыми занавесями с библейскими сюжетами, она скрупулезно проверяла списки приглашенных бояр и воевод. Твердый голос великой княгини раздавался то здесь, то там, когда она давала четкие указания о подготовке церемониальных одежд и регалий.

В Оружейной палате искусные мастера с благоговением чистили и полировали священные регалии. Княжеский венец, украшенный драгоценными камнями, переливался в свете свечей, подобно короне древних византийских императоров. Бармы с искусными изображениями святых и животворящий крест — символы власти русских князей — хранились в особых ларцах, окованных серебром и обернутых в шелковые ткани. Каждый предмет был окружен особым почитанием, словно частица священной истории Руси, и готовился к торжественному вручению новому правителю.

Золотые купола Успенского собора, покрытые инеем, поблескивали в редких лучах мартовского солнца, пробивающихся сквозь облака. Великая княгиня Елена Глинская решила посетить древний храм и лично убедиться в ходе подготовки к церемонии венчания на великое княжение. Она не стала предупреждать митрополита Даниила о своем визите, рассчитывая на эффект неожиданности, и прибыла в сопровождении князя Ивана Телепнева-Оболенского, вооруженного до зубов.

— Не испустил бы дух святой отец от внезапности сей, — с коротким смешком шепнул молодой князь великой княгине.

Елена внезапно остановилась, и он вплотную приблизился к ней сзади. Обернувшись вполоборота, она незаметно коснулась ладонью того места у него, где у любого мужчины сосредоточены все желания.

— Богохульствуешь, Иван Федорович? — лукаво улыбнулась она, не глядя на него.

— Давеча ты прогнала меня, — с упреком прошептал князь, — вот богохульство, коли сердце кровью потом источилось!

— И в сей миг ты возжелал говорить об оном?

— Доколе сердце бьется, о сем говорить не перестану.

Елена щелкнула пальцами и, довольная, зашагала вперед.

Внутри Успенского собора пахло ладаном и воском от тысяч свечей, мерцающих в полумраке. Их пламя трепетало от сквозняков из настежь открытых окон, украшенных морозными узорами.

На паперти собора суетились слуги, расставляя скамьи для бояр и духовенства; их дыхание вырывалось паром в холодном воздухе, а одежда была подбита меховыми подкладками, защищающими от пронизывающего ветра.

Митрополит Даниил стоял у алтаря и с нескрываемой скукой на лице наблюдал за суетой церковной челяди, когда вошла великая княгиня.

Все слуги склонились в почтительном поклоне.

Елена Глинская выглядела поистине величественно, при этом сохраняя подобающее смирение. Ферязь из густо-фиолетовой парчи переливалась на ней в свете свечей, подобно драгоценному аметисту. Длинные рукава с изящными прорезями спускались почти до пола, создавая впечатление, будто княгиня парила над землей. Вместо короны ее голову украшал драгоценный повойник, расшитый мелкими жемчужинами и золотыми нитями, который полностью скрывал волосы. С плеч спускалась скромная мантия, отороченная мехом соболя — не слишком пышная, но достаточная, чтобы подчеркнуть ее статус. На руках — лишь несколько тонких золотых перстней с небольшими драгоценными камнями. Осанка ее оставалась горделивой, но не надменной, а движения — грациозными и неторопливыми.

В этом наряде великая княгиня воплощала образ истинной православной княгини — смиренной перед Богом, но не теряющей своего достоинства. Ее появление наполнило храм особой атмосферой благочестия и величия.

Елена Глинская держалась с подобающим смирением, но ее природное величие прочитывалось в каждом жесте и взгляде.

— Смиренно приветствую тебя, высокопреосвященнейший владыка, — произнесла она, когда приблизилась к митрополиту.

Даниил не тронулся с места, чтобы пойти ей навстречу.

— И тебе здравствовать, великая княгиня, — сдержанно ответил митрополит, едва скользнув взглядом по Телепневу-Оболенскому вместо приветствия. — Чем обязана святая обитель твоим визитом?

— Возжелала лично удостовериться, что дела к венчанию идут неустанно, да с тобой словом перемолвить, коли не возражаешь.

— Готов внимать тебе.

Сорокалетний митрополит Даниил поражал крепким телосложением и благородными чертами лица, унаследованными от рязанских предков. Природа наградила его здоровым румянцем, но он намеренно скрывал эту естественную красоту, окуривая лицо серным дымом перед богослужениями, чтобы выглядеть аскетом в глазах прихожан. Его внешность служила отражением благочестия: искусственно бледное лицо контрастировало с мощной, статной фигурой. В этой бледности читалось особое служение человека, посвятившего себя молитвам, постам и бдениям.

На богослужениях митрополит Даниил выглядел величественно в своих облачениях. Саккос и омофор подчеркивали его стройную фигуру, а митра величественно возвышалась над головой. В архиерейской мантии он казался воплощением церковного достоинства, его осанка излучала духовную силу, а взгляд проникал в самые глубины душ прихожан. В его облике удивительным образом сочетались внешняя представительность и внутренняя аскетичность. Благородные черты лица, обрамленные традиционной священнической прической, дополнялись проницательным взглядом, в котором читались мудрость и благочестие.

Именно эта двойственность внешности — природная крепость тела и неестественная бледность — делала главу Московской епархии особенно запоминающимся. Его образ, как живая икона, воплощал идеал церковного иерарха: человека, который, несмотря на внешнюю представительность, остается строгим аскетом и непримиримым обличителем пороков современного ему общества. Каждое движение митрополита Даниила, каждая черта его лица отражали внутреннюю силу человека, посвятившего себя высшему служению, и эта сила придавала его облику истинное величие в глазах верующих.

Елена Глинская зябко повела плечами, давая понять, что здесь, при открытых окнах, она не настроена на разговор.

— Увы, все покои ныне заняты по причине приготовления к венчанию, посему могу предложить лишь близлежащую ризницу, где мы храним церковную утварь, — предложил митрополит вежливо, но в его глазах Елена уловила усмешку.

«Ты еще раскаешься в сем моем унижении», — подумала она, ласково ему улыбаясь.

Небольшую ризницу с полированным деревом наполнял тихий свет из зарешеченных окон;