Александр Козлов

Елена Глинская: Власть и любовь

Книга 1

Москва, Кремль, 1526 год

Стонет Кремль, Русь в тоске,

Елена Глинская в Москве!

А бояре, вот так диво,

На литовку смотрят криво.

Князь Василий с ней пропал,

Русь боярскую предал[1]!

Москва замерла в ожидании грядущих перемен. Звон колоколов, сорвавшись с кремлевских маковок, разносился над городом, смешиваясь с гулким эхом шагов редких прохожих и далеким конским топотом. За резными ставнями боярских теремов скрывались тайны, а в их горницах велись жаркие споры о будущем земли русской.

И вдруг, подобно диковинной жар-птице, в чопорный мир боярских дум и монастырских обетов впорхнула Елена Глинская — дочь литовского воеводы. Стройная, гибкая, с глазами цвета грозового неба, она своей красотой и дерзкой улыбкой бросила вызов устоявшимся порядкам Московского великого княжества.

Конечно, ее появление в русской столице вряд ли кто-либо из московской знати относил к случайности. За этим стояла сложная сеть политических интриг и тайных соглашений. После неудачного мятежа 1508 года семья Глинских покинула Литву с большими надеждами. Дядя Елены, опытный государственный деятель Михаил Глинский, и ее родители тайно обсуждали возможность брака Елены с великим князем Василием III. При московском дворе также проявляли интерес к этому союзу, особенно после неудачного первого брака великого князя с Соломонией Сабуровой.

В этой сложной дипломатической игре каждая сторона стремилась извлечь свою выгоду. Глинские хотели укрепить свою власть и влияние, а Василий III искал молодую жену, которая могла бы подарить ему наследника. Поэтому появление Елены в Москве стало результатом тщательно продуманного политического шага, а не простым совпадением.

Боярские жены, забыв о повседневных делах, с нескрываемым интересом наблюдали за каждым ее шагом. В тиши своих опочивален они шептались о будущем Руси, упоенно гадая на картах и зеркалах.

Великий князь московский Василий III Иванович, доселе известный своей приверженностью традициям, вдруг преобразился, как завороженный. Ради единственного взгляда, полного восхищения, ради мимолетной улыбки на спелых, как малина, устах Елены, он решился на поступок, повергший в трепет всю Боярскую думу, — сбрил бороду!

Боярство, как потревоженный камнем улей, загудело от возмущения. Князья Шуйские, Бельские, Воронцовы и прочие именитые сановники бросали на юную княжну-литовку угрюмые взгляды, полные неприязни и суеверного страха.

— Да что ж творится-то, — вполголоса ворчал старый князь Василий Шуйский, поглаживая свою окладистую бороду, будто хотел убедиться, что она на месте. — Государь-то наш, видать, умом тронулся, аль молодильных яблок в Литве объелся?

— Тише, Василий Васильевич, тише, — шипел в ответ князь Семен Бельский, оглядываясь по сторонам. — Не к добру сии разговоры. Вон, судачат, она его приворожила.

— Приворожила? Да она, поди, и грамоте толком не обучена!

— А ему, похоже, и не надобно от нее грамоты той знания — абы личиком да станом полюбоваться…

— Видали, как она на богомолье ходила? — шептала за их спиной княгиня Авдотья Шуйская, надменно приподнимая тонкие брови. — В кружевах да бархате, словно на ярмарку! Где ж такое видано, дабы русская княгиня так себя выставляла? Срамница!..

Но Елену не страшили ни их хмурые лица, ни ядовитые шепотки. Она видела власть, неограниченную, абсолютную власть, которой обладал русский князь Василий. Власть, затмевавшую собой земные сокровища, способную перекроить мир по ее желанию. На его печати, словно высеченная в камне, красовалась надпись, от которой замирало сердце любого подданного: «Великий князь Московский и Владимирский Василий III Иванович». А на обороте трофеями красовался список земель, трепетавших перед его волей: Владимирская, Московская, Новгородская, Псковская…

— Что скажешь, Елена Васильевна? — спросил великий князь после трапезы, подводя ее к окну, из которого открывался вид на Кремль. — По нраву ли тебе мое скромное хозяйство?

Юная княжна обвела веселым взглядом башни и соборы, утопающие в снегу.

— Не скромное, государь, — диво дивное. Вижу, что тебе под силу им заправлять.

Василий самодовольно усмехнулся:

— Править людьми — как зверей диких приручать. Надобно в страхе их держать, да редкий раз куски им лакомые бросать. А иначе загрызут, косточки не оставят.

— Стало быть, усмиришь любого зверя? — она взглянула на него и, незаметно от придворной свиты, вложила свой тонкий пальчик в его горячую ладонь.

Великий князь утонул в пучине ее глаз…

Морозным днем 21 января 1526 года Москва ликовала, приветствуя новую великую княгиню. Колокола звонили, пушки гремели, и толпы кучковались вокруг Кремля и по берегам Москвы-реки, чтобы увидеть юную избранницу государя. Никто точно не знал, сколько ей лет — может, шестнадцать или меньше, — но это никого не волновало.

Навстречу Елене Глинской вышла вся блистательная свита Василия III — гордые и надменные отпрыски именитых княжеских родов. Но взгляд Елены, словно притянутый магнитом, остановился на Иване Телепневе-Оболенском. Высокий и статный, с тонкими чертами лица и пронзительным взглядом голубых, как топазы, глаз, он стоял один с непокрытой головой, и ветер развевал его густые светло-русые волосы. В нем чувствовалась внутренняя сила, скрытая под маской учтивости и благородства.

Их взгляды встретились, и невидимая, но ощутимая волна томительного напряжения пробежала между ними. Эта волна стала предвестницей бури, которая вскоре разразится в сердце юной княжны и всколыхнет весь московский двор.

— Кто сие? — спросила Елена у стоявшей рядом боярыни Агриппины, стараясь сохранить невозмутимый вид.

— Мой брат молочный — Иван Федорович Телепнев-Оболенский, — слегка покраснев, ответила боярыня Челяднина. — Он, княжна, славный и чтимый боярин при дворе.

Елена кивнула, делая вид, что удовлетворена ответом. Но в ее сердце уже зародилось предчувствие, что этот человек сыграет в ее судьбе не последнюю роль.

А жизнь тем временем текла своим чередом, не обращая внимания ни на людские драмы, ни на политические катаклизмы. Где-то там, в сырых казематах московского Кремля, влачил свои дни Михаил Львович Глинский, дядя Елены, расплачиваясь за ошибки прошлого. Митрополит московский Даниил уговорил Василия III сделать красивый политический жест, который мог бы укрепить его авторитет среди иностранных держав, — проявить милосердие к изменнику. Суровое сердце государя смягчилось, и он согласился на снисхождение. Хотя великий князь и не смог полностью простить Михаила Глинского за попытку предать его доверие и вернуться на службу к польскому королю Сигизмунду, он все же оставил его в живых, под неусыпным надзором стражи.

После свадьбы Елены и Василия минул год, наполненный придворными церемониями и приемами иностранных послов. Елена, снедаемая тягостными мыслями о заточенном родственнике и руководимая родственной заботой, решилась на