— Хорошо, — Моандор оценил решимость воина, поклонился, — не пройдет и года, как ручьи орочьей крови омоют стены людских крепостей.

Нагаш удовлетворенно кивнул, вскинул руку в нойонском приветствии и последовал к выходу. Створчатые врата закрылись, и глава разведки остался в одиночестве.

Этот парень, источник силы, почему он так манит? Отдавать его в руки Саллека и Нагаша не хотелось, но так ли он силен и важен в грядущем деле?!

Взгляд нойона скользнул по карте на север — Рейхавен, Валтара…

Наверняка он что-то знает, решил Моандор и стал диктовать тайное послание. В приемном устройстве поблескивал изумрудно-зеленый информ-кристалл. Этот камень мгновенно расплавился бы, попади он в чужие руки.

Взмахи крыльев заглушили еле слышный шепот нойона. На спинку оставленного Нагашем кресла сел вылетевший из соседней залы черноглазый орел. Ярким бликом камушек полетел к нему в лапы. Птице предстоял долгий путь в Кревланд. Там среди бесплодных круч горного плато орел должен был оставить сообщение единственному посреднику, которому доверял адресат с далекого Севера.

Южная Эрафия, Клекстон,

6-й путь Лун, 988 год н. э.

Солнце в этот день поднялось раньше обычного и мешало Толину умываться. Искрясь под теплыми лучами, брызги разлетались в разные стороны, попадая на кровать, где спал Гримли. Гном не хотел беспокоить своего друга, но шум, с которым он принимал водные процедуры, мог бы пробудить даже сморенных магией сна. Его рыжая борода была перевязана колечками, и в целом наследник подземного народа был, как говорят, при параде. Ещё вчера, после очередной веселой гулянки в кабаке «Солнечный Эль», прощаясь со всеми друзьями, Атой и Фолкин обещали быть сегодня на состязаниях турнира не менее пригожими, чистыми и опрятными, чем знаменитые рыцари, члены совета Академии и гвардейцы короля.

Илирвен Мей тщательно заплела бороду гнома в четыре блестящие рыжие косички, но все время их подготовки Толин видел — девушку интересует Гримли. Гном заметил это ещё осенью, когда на вступительных экзаменах его друг поразил всех своей победой над Мантисом. А может, ещё тогда, когда друзья помогли эльфийке справиться с шайкой разбойников и были посвящены в её тайну. Никто, кроме них, не знал, что Илирвен убила шестерых нападавших. Гримли был молод, ему скоро исполнялся двадцать один год, и она так к нему тянулась, что гном не понимал, как парень себя сдерживает.

Наконец Гримли проснулся и высказал гному все, что он о нем думает. Толин только расхохотался. Достал кусок курицы, чудом не испортившийся в эту теплую ночь, разломил надвое и положил в тарелки на столе. Рядом стоял кувшин молока и несколько стаканов.

— Я так и не смогу прийти в себя после вчерашнего, — заявил гном, — если не схожу в погреб к хозяину за кружкой пива!

— Иди, иди, только не упади с лестницы по дороге, — напутствовал его Гримли.

Через несколько минут, когда он сам уже умылся и подошел к столу, снаружи донесся приглушенный грохот и потом отчаянное ругательство. Гримли улыбнулся и начать есть.

День этот действительно был важен, ведь уже через полчаса Гримли и Толин подошли к зданию Военной академии. Им надо было успеть до восьми утра, чтобы хотя бы пару часов подготовиться перед первыми боями. Хотя, собственно, готовиться должен был Гримли. Толин лишь помогал ему советами, как лучше обращаться с боевым топором, если он вдруг достанется ему в руки из набора противника.

Сам Гримли не любил секиры. Его оружие — меч, и в своем деле юноша знал толк. У Гримли уже появился личный оружейник — Марк Нестецки, который подбирал ему оружие из запасов школы. За юного Фолкина страстно болела Илирвен Мей и множество других учеников. Он был единственным не окончившим академию участником на этом турнире и первым за всю историю академии учеником первого года обучения, допущенным до боев. На совете учителей, когда решался вопрос о том, позволено ли столь юному воину выступать на равных с мастерами, лишь двое из десяти проголосовали против. В том числе «заклятый друг» Гримли — Леворукий Мантис. На этот демарш сэр Торребор, руководитель группы меченосцев, заметил, что Гримли лучший из всех учеников, что он видел за тридцать лет в академии, и ему уже сейчас место на последнем, а не на первом курсе! Глава академии лорд Ламарк в шутку добавил: «А не боишься ли ты, Мантис, что на турнире этот парень снова тебя побьет, на глазах у его величества и всего двора?»

Мантис разозлился и покинул совет, хлопнув дверью. На следующий день Торребор на очередном занятии сказал Гримли, чтобы тот ни в коем случае не задирался перед леворуким, ведь от того можно было ждать любого подвоха. Но Мантис ничего не предпринимал и заявлял всем, что если даже этот сопляк и гордость всей академии, от этого он не перестанет считать его колдуном. О том, что Гримли колдун и чародей, Мантис твердил всем с утра до вечера, но в местное отделение ордена за прошедшие девять лун не поступило ни одного доноса или свидетельства против юного мечника.

Итак, наступил день турнира, а прежде были месяцы изнуряющих тренировок, уроков и диет. Он должен был есть только то, что говорил ему наставник Торребор, пользоваться лишь тем оружием, которое проверил оружейник Марк, но все равно самыми надежными друзьями и советчиками для него оставались Толин Атой и Илирвен Мей. С ними его свела сама судьба, и теперь именно они готовили его к боям не меньше, чем опытнейшего Торребора.

Вчера из-за дневной тренировки Гримли и Толин пропустили красочное зрелище — проезд короля и свиты по улицам Клекстона. Весь город полнился слухами, говорили, что в конце праздника король объявит о помолвке своей дочери Эльзы и нового канцлера. Самые отчаянные сплетники добавляли, будто принцесса ненавидит герцога, и её выдают чуть ли не насильно. Точно никто ничего не знал.

Учитель Торребор заметил Гримли, что также жалеет, что ему не удалось увидеть, как колонна конных гвардейцев, кареты короля и канцлера проследовали в центральный замок города. «Но мне будет ещё обиднее, если король не увидит твоей доблести и мастерства в финале турнира, если в начале тебя побьет какой-нибудь сильный безвестный рыцарь из королевской гвардии или Южной армии. Если ты не будешь расслабляться, как твой не вылезающий из кабаков друг Толин, то сможешь достичь всего, чего достоин», — указал старый мечник.

Гримли хорошо усвоил этот совет и теперь, перед самым началом турнира, не знал, стоит ли ему пользоваться своим даром или нет? Из прочих о его способностях знал только Толин, и он постоянно говорил, что пользоваться магией или, как он говорил, «силой», — нужно. Сам Гримли придерживался другого мнения. Он боялся. Боялся быть замеченным, обвиненным в колдовстве. Ведь все знали, какие слухи распространяет о нем мастер Мантис. Гримли знал, что рядом с королем находится много монахов ордена Святого Фавела, они могут заметить магию, и тогда все кончено. Конец свободной жизни, пострижение в монахи, келья монастыря до конца жизни — нет, он не хотел этого!

Конечно, мир устроен несправедливо. Илирвен говорила, и Толин подтверждал её слова, что в Авлии любой эльф или подгорный житель может обладать магической силой. Его за это не преследуют, а наоборот — возвышают, считая особенные способности даром свыше, а не проклятьем. Почему же среди людей нельзя говорить о своей особенности, о том, что ты не похож на других?! Почему люди изолируют, преследуют лучших, загоняют многообразие в рамки, указанные правителями, не терпят отличий? Ведь, уважая короля, храбрых рыцарей и богатых вельмож двора, они радуются их жизни, сплетничают о своих хозяевах, гордятся ими и завидуют! А таких, как он, скрытых колдунов, ненавидят и тащат на костер. Жизнь без признания среди людей так невыносима!