— Продолжайте, — ответила я нетерпеливо.

— Я не могу продолжать, — возразил он. — Вы меня задерживаете.

Я крепко сжала его руку и еще решительнее приказала ему продолжать. Оскар был вынужден сделать остановку посреди большой дороги.

— Мистер Себрайт ответил на мой вопрос вопросом со своей стороны. Он спросил, как я намерен подготовить ее к цвету моего лица.

— Что же вы ответили?

— Я сказал, что намеревался уехать на время из Димчорча и письменно уведомить ее, что она увидит, когда я возвращусь.

— Что же он сказал на это?

— Он об этом и слышать не хотел. Он сказал: «Я очень советую вам присутствовать, когда она будет в первый раз в состоянии (если только когда-нибудь будет) пользоваться своим зрением. Я считаю очень важным, чтоб она могла исправить свое безобразное и нелепое представление о вашем лице, увидав вас таким, каков вы на самом деле, при первой возможности».

Мы только что пошли дальше, когда некоторые слова в последней фразе поразили меня. Я опять остановилась.

— Безобразное и нелепое представление, — повторила я, вспомнив наш утренний разговор с Луциллой. — Что хотел сказать мистер Себрайт?

— Я сам задал доктору этот вопрос. Его ответ интересен. Пойдем мы дальше?

Мои иностранные ноги пришли опять в движение, и мы пошли дальше.

— Когда я сообщил мистеру Себрайту о предрассудке Луциллы, — продолжал Оскар, — он удивил меня, сказав, что, судя по его наблюдениям, этот предрассудок проходит только с восстановлением зрения. В подтверждение этих слов он рассказал мне два случая из своей врачебной практики. Первый случай был с маленькой дочерью одного служившего в Индии офицера, ослепшей, как и Луцилла, в младенчестве. После удачной операции пришло время, когда он мог позволить своей пациентке проверить зрение, то есть сначала проверить, может ли она отличать темные цвета от светлых. Между домашними, присутствовавшими при первом опыте, была нянька индианка, приехавшая с семейством в Англию. Первым лицом, которое увидел ребенок, была его мать, красивая женщина. Девочка с удивлением всплеснула руками, и только. Повернув голову, она увидела смуглую индианку и вскрикнула от ужаса. Мистер Себрайт признался мне, что не может объяснить этого! Ребенок не имел возможности сочетать какие-нибудь понятия с цветами, тем не менее он обнаружил сильнейшее отвращение и страх к темным предметам — отвращение и страх, свойственные слепым. Первая моя мысль, когда он рассказал это, была о моем лице и о моих будущих отношениях с Луциллой. Я спросил: «Привык или нет ребенок к наружности няньки?» Могу передать вам ответ мистера Себрайта его собственными словами: «Через неделю я застал ребенка сидящим на коленях няньки так же спокойно, как я сижу на стуле». Это радует, не правда ли?

— Очень радует. Против этого никто не станет спорить.

— Второй пример еще интереснее. Случай был со взрослым человеком, и мистер Себрайт рассказал мне его, чтобы показать, какие странные фантастические представления, совершенно не похожие на действительность, составляют слепые об окружающих их людях. Пациент был женат и готовился увидеть жену (как и Луцилла, может быть, когда-нибудь увидит меня) в первый раз в жизни. Ему сказали, до того как он женился, что лицо жены его изуродовано шрамом от раны на щеке. Бедная женщина — о, как я ее понимаю! — сильно опасалась последствий. Человек, горячо любивший ее, пока был слеп, мог отвернуться от нее, увидев лицо. Муж утешал ее, когда ему окончательно решено было сделать операцию. Он уверял, что его собственное осязание и описания других дали ему возможность составить самое верное представление о лице жены. Что ни говорил ему мистер Себрайт, ничто не убедило его, что он не имел физической возможности составить себе правильное понятие о каком-нибудь предмете, одушевленном или неодушевленном, не видев его. Он был так уверен в себе, что держал руку жены, когда ему снимали повязку. При первом взгляде на нее муж испустил крик ужаса и упал в обморок. Бедная жена была в отчаянии. Мистер Себрайт утешал ее, как умел, и терпеливо ждал, когда муж будет в состоянии отвечать на вопросы. Оказалось, что представление слепого о жене и ее недостатке было так дико, так не похоже на действительность, что вызывало и смех, и ужас. Жена его была прекрасна, как ангел, в сравнении с его любимым представлением о ней, но именно потому, что это было его любимое представление, первый взгляд на нее внушил ему отвращение и ужас. Спустя несколько недель он был в состоянии сравнить свою жену с другими женщинами, смотреть на картинки и понять, что красиво и что уродливо, и с этих пор они жили друг с другом, как счастливейшая чета во всем королевстве.

Я не совсем понимала, к чему был приведен последний пример. Он встревожил меня, когда я подумала о Луцилле. Я остановилась.

— Как применил мистер Себрайт второй пример к Луцилле и к вам? — спросила я.

— Сейчас узнаете, — отвечал Оскар. — Он привел этот случай в доказательство своих слов, что представление Луциллы обо мне вовсе не похоже на меня. Он спросил меня, согласен ли я с ним, что она не может иметь правильного понятия ни о лицах, ни о цветах и что ее представление о синем лице должно быть, по всей вероятности, чем-нибудь фантастическим и чудовищно не похожим на действительность. После того что он рассказал мне, я, конечно, согласился с ним. «Хорошо, — сказал мистер Себрайт. — Теперь примем в соображение, что есть значительная разница между случаем с мисс Финч и тем, который я сейчас привел. Представление слепого мужа о своей жене было его любимым представлением. Первый взгляд на нее был для него жестоким разочарованием. Представление же мисс Финч о синем лице — ненавистное для нее представление, образ, внушающий ей отвращение. Не естественно ли заключить, что первый взгляд на вас будет для нее облегчением, а не ударом. Основываясь на своем опыте, я прихожу к этому заключению и советую вам, для вашего же блага, присутствовать при снятии повязки. Если даже окажется, что я ошибаюсь, если она не примирится немедленно с вашею наружностью, то пример с ребенком и индийской нянькой может служить вам доказательством, что это только вопрос времени. Рано или поздно она примирится с этим открытием, как примирилась бы всякая другая девушка. Сначала она будет негодовать на вас за обман, потом, если вы уверены в ее любви, она кончит тем, что простит вас. Я изложил свой взгляд на ваше положение и привел факты, на которых основываю его. Вместе с тем остаюсь при своем мнении. Я твердо уверен, что вы никогда не будете иметь случая воспользоваться моим советом. Когда повязка будет снята, шансы пятьсот против одного, что она не увидит вас». Таковы были его последние слова, и с этим мы расстались.

Оскар и я шли некоторое время молча.

Я не могла ничего сказать против мнения мистера Себрайта, нельзя было сомневаться в его профессиональной опытности, убеждали факты, на которых оно было основано. Относительно слепых вообще я была уверена, что его совет хорош и заключения правильны. Но характер Луциллы был не из обыкновенных. Я знала ее лучше, чем знал ее мистер Себрайт, и чем более думала я о будущем, тем менее чувствовала себя расположенной разделять надежды Оскара. Луцилла была именно такая девушка, которая могла в критическую минуту сказать или сделать что-нибудь такое, что разрушит все предположения. Будущее Оскара никогда не казалось мне столь мрачным, как в эту минуту.