— So! Моя горячая Финч! Если вы снимите повязку, которую я надел вам… Черт возьми! Я тогда ни за что не отвечаю. Прощайте!

От Луциллы перехожу к близнецам.

Оскар, успокоенный относительно будущего свидания мистером Себрайтом, вел себя как нельзя лучше в продолжение всего периода, о котором я пишу. Он делал все возможное, чтоб облегчить Луцилле пребывание в темной комнате. Он ни разу не рассердил ее, терпение его было неистощимо, преданность — безгранична. Грустно говорить об этом ввиду того, что случилось впоследствии, но, чтоб отдать ему должное, надо сказать, что своим поведением он значительно усилил любовь к нему Луциллы в последние дни ее слепоты, когда его общество было для нее драгоценно. И с каким жаром говорила она о нем, когда мы оставались вдвоем по ночам! Простите меня, если я не скажу ничего об этом периоде их любви. Мне не хочется писать об этом, не хочется вспоминать. Перейдем к чему-нибудь другому.

Очередь за Нюджентом. Дорого я дала бы, как ни бедна, за возможность не упоминать о нем. Но этого сделать нельзя. Я должна писать об этом презренном человеке, и вы должны читать о нем, нравится это нам с вами или нет.

Дни заточения Луциллы были также днями, когда я начинала разочаровываться в моем фаворите. Он и его брат как будто поменялись характерами. Теперь Нюджент терял в сравнении с Оскаром. Он удивил и огорчил брата, внезапно уехав из Броундоуна. «Все, что я мог сделать для вас, я сделал, — сказал он. — В настоящее время я не могу принести вам никакой пользы. Отпустите меня. Я задыхаюсь в этом жалком месте. Мне необходима перемена». Просьбы Оскара не поколебали его, и однажды утром он уехал, ни с кем не простившись. Говорил, что уедет на неделю, но отсутствовал месяц. До нас дошли слухи, что он ведет беспутную жизнь среди порочных людей. Говорили, что им овладела какая-то необъяснимая лихорадочная жажда деятельности. Возвратился он в Броундоун так же внезапно, как покинул нас. Его живая натура уже испытывала другую крайность. Он выражал глубокое раскаяние в своем необдуманном поведении, хандрил, не находил ни в чем утешения, отчаивался в себе и в своей будущности, то говорил о возвращении в Америку, то собирался поступить на военную службу. Угадал ли бы кто другой на моем месте, что все это означало? Сомневаюсь, если б этот другой был так же, как и я, погружен день и ночь в заботы о Луцилле. Даже если б я была подозрительной женщиной — чего, слава Богу, нет, — моя подозрительность была бы подавлена, как я уже говорила, заботами о коротавшей дни и ночи в темной комнате Луцилле.

Вот те несколько слов о поступках главных лиц моего рассказа в продолжение шести недель, отделяющих первую его часть от второй.

Начинаю опять с девятого августа.

Это был памятный день, избранный доктором для первой проверки результатов операции. Предоставляю вам возможность вообразить (я отказываюсь описать) волнение, царившее в нашем маленьком обществе, когда мы оказались накануне великого события, которое я обещала описать на этих страницах.

В этот день в приходском доме я встала раньше всех. Моя пылкая французская кровь волновалась. Предо мной неотступно вставали воспоминания о давно прошедшем времени. О том времени, когда мой славный Пратолунго и я, гонимые судьбой и тиранами, бежали искать безопасности в Англии, мы — жертвы неблагодарной республики (да здравствует республика!), которой я отдала свое состояние, а муж мой — свою жизнь.

Я открыла окно и приветствовала, как доброе предзнаменование, восход солнца на безоблачном небе. В ту минуту, когда я хотела уже отойти от окна, на лужайке появился человек, вышедший крадучись из кустов. Человек приблизился, и я узнала Оскара.

— Что вы там делаете так рано? — спросила я.

Он приложил палец к губам и подошел к окну, прежде чем ответить.

— Тш! — сказал он. — Чтобы Луцилла не услышала нас. Спуститесь ко мне как можно скорее. Я хочу поговорить с вами.

Спустившись к нему в сад, я тотчас же заметила, что он расстроен.

— Не случилось ли что-нибудь в Броундоуне? — спросила я.

— Нюджент обманул мои ожидания, — отвечал Оскар. — Помните вечер, когда вы вышли мне навстречу после поездки к мистеру Себрайту?

— Как нельзя лучше.

— Я сказал вам тогда, что намереваюсь попросить Нюджента уехать из Димчорча в тот день, когда Луцилла увидит в первый раз.

— Ну?

— Он не хочет уезжать из Димчорча.

— Вы объяснили ему причины своей просьбы?

— Конечно. Я сказал ему, как трудно предугадать, что может случиться. Я напомнил ему, как необходимо оставить Луциллу в заблуждении только на некоторое время после того, как она прозреет. Я обещал вызвать его, лишь только она привыкнет к моей наружности, и в его присутствии рассказать ей правду. Все это я сказал ему, и что же он ответил мне?

— Он отказался решительно?

— Нет. Он отошел от меня к окну и подумал немного. Потом внезапно повернулся и сказал: «Помнишь ты мнение мистера Себрайта? Он полагает, что первый взгляд на тебя будет для нее облегчением, а не ударом. В таком случае для чего же мне уезжать? Ты можешь признаться немедленно в том, что она видит тебя, а не меня».

Сказав это, он положил руки в карманы (вы знаете его самоуверенность) и отвернулся к окну, как будто все решил.

— Что же вы сказали ему на это?

— Я сказал: предположи, что мистер Себрайт ошибается. А он мне: «Предположи, что мистер Себрайт прав». Я никогда не слышал, чтоб он говорил со мной так неприветливо, как в эту минуту. Я подошел к нему. «Почему ты не хочешь уехать дня на два?» — спросил я. — «По очень простой причине, — ответил он. — Мне надоела эта бесконечная путаница. Бесполезно и жестоко продолжать эту комедию. Совет мистера Себрайта — умный и справедливый совет. Пусть она увидит тебя в настоящем виде». С этим ответом он ушел из комнаты. Что так расстроило Нюджента, не понимаю. Попробуйте, пожалуйста, не удастся ли вам уговорить его. Вся моя надежда на вас.

Признаюсь, мне не хотелось вмешиваться. Как ни странно было, что Нюджент так внезапно изменил свою точку зрения, мне казалось, что он прав. С другой стороны, Оскар был так расстроен, что у меня не хватило духу, в особенности в такой день, огорчить его резким отказом. Я обещала постараться уладить дело, а в душе надеялась, что обстоятельства избавят меня от вмешательства.

Обстоятельства не оправдали моей эгоистической надежды на них.

Я пошла после завтрака в деревню по хозяйственным делам, касавшимся кулинарных приготовлений для приема Herr Гроссе, когда услышала, что кто-то произнес мое имя, и, обернувшись, очутилась лицом к лицу с Нюджентом.

— Надоедал вам сегодня утром брат мой? — спросил он.

Я тотчас же определила по его голосу, что он опять в том угрюмом состоянии духа, которым поразил и огорчил меня во время нашего последнего свидания в саду приходского дома.

— Оскар говорил со мной сегодня утром, — ответила я.