Хотя Теренс Бемиш и произнес, при своей первой встрече с Инис, какие-то слова о свободе воли, на самом деле эта свобода воли не пошла дальше того, что Теренс иногда справлялся у нее по поводу обычаев, да ее саму учил отвечать на звонки. Инис была добрая и хорошая девушка, но звезд с неба не хватала. Бемиш был вполне доволен, что утром она подает ему чистую рубашку и носки, днем – отличный кофе, а ночь проводит в его постели, – в тех, разумеется, случаях, если глава Ассалахской компании не веселился в столичном борделе или на приеме у высокопоставленного чиновника, который обычно кончался все в том же борделе.

Бемиш относился к ней бережно, как к дорогой домашней мебели, но он знал, что из Инис ничего лучше домоправительницы сделать нельзя – милая, хорошая девушка, с теплым сердцем и не очень-то, признаться, умной головкой. А всякий неумный человек автоматически зачислялся Теренсом Бемишем куда-то в самый низ рейтингового листа.

* * *

На следующей неделе стройку посетил Тревис. Встреча была запланирована довольно давно и никакого отношения к скандалу с сектантами не имела, но, видимо, еще дома Тревис что-то услышал. Его первый вопрос по прибытии был:

– Теренс, что тут у вас происходит? Говорят, вы сделали своим заместителем какого-то сектанта?

– Знакомьтесь, Ашиник, – сказал Бемиш.

Ашиник поклонился. Тревис разглядывал юношу в упор.

– Так ты, значит, считаешь меня бесом? – справился Тревис.

– Я с вами незнаком, – серьезно ответил Ашиник, – но то, что я слышал о вас, заставляет меня думать, что многие бы охотно назвали вас бесом, да и вы бы не обиделись от такого названия.

Тревис расхохотался.

– Ладно, если ты и еретик, то хоть не сумасшедший, – сказал он.

* * *

Восемнадцатого числа Бемиш разговаривал с государем Варназдом. Это случилось так.

У Бемиша набралось изрядное количество бумаг, требовавших подписи Шаваша, и он лично явился в столицу с бумагами и с подарками. Ему сказали, что Шаваш во дворце и будет там до утра. Бемиш отправился во дворец. Его пустили беспрепятственно.

Бесчисленные павильоны и внутренние дворики, дышавшие свежестью сады были так неожиданно красивы, что Бемиш, уставший от лязга бетонных плит и от всей грязи своей огромной стройки, забывшись, пошел бездумно бродить меж танцующих богов и важно кудахчущих павлинов. Вдруг кто-то окликнул его из резной беседки:

– Господин Бемиш!

Бемиш оглянулся и подошел, пытаясь вспомнить, на каком из бесчисленных приемов видел он этого довольно молодого чиновника, с растерянным и милым лицом и бровями, загнутыми вверх наподобие ласточкина хвоста.

– Не узнаете? – спросил, улыбаясь, чиновник.

– Помилуйте, государь, – спохватился Бемиш, становясь на одно колено, – как можно не узнать!

Государь указал Бемишу на плетеное креслице в глубине беседки, Бемиш сел в креслице и запихал за спину папку с бумагами.

– Я хотел вас спросить, – продолжал государь, – что такое «unfathomable»?

– Что? – изумился Бемиш. Государь подобрал лежавший перед ним томик и прочел, слегка растягивая гласные:

Unfathomable sea! Whose waves are years, Ocean of time, whose waters of deep woe Are brakish with the salt of human tears.

Бемиш опустил глаза на обложку: это был Перси Биши Шелли.

– А, – сказал Бемиш, – unfathomable значит «бездонный». Это поэтическое слово. Не думаю, чтоб оно кому-то понадобилось сейчас.

– Да, – кивнул государь, – у вас пропало много поэтических слов. И появилось много аббревиатур.

Бемиш кивнул.

– Жалко, – сказал государь, – что ваши старые книги у нас не переводят. Справочники и пособия переводят, а Шелли – нет.

– Вам нравится Шелли? – с опаской спросил Бемиш, чтобы поддержать разговор, хотя единственный Шелли, которого он читал, был некто А.Д. Шелли, один из соавторов книги «Монтаж радиолокационных маяков на геостационарных орбитах с целью коррекции курса космических лайнеров в околопланетном пространстве».

– Да, – сказал государь, – когда я его читаю, я понимаю, что иномирцы очень похожи на нас. Или были похожи. Знаете, это представление о времени, которое приносит гибель лучшим и гордым, возвращается вспять…

Государь замолчал.

– Вы кого-то искали? – вдруг сказал он, кивая на папку, кончик которой виднелся из-за ручки кресла.

– Да, Шаваша. Мне нужна его подпись.

– Может быть, что-то могу подписать я? Я уверен, что у вас тут нет ничего… предосудительного.

Император смущенно улыбнулся, произнося эти слова, а Бемиш испытал неприятное чувство. Ничего предосудительного? Что он имеет в виду? Что Бемиш не мошенничает? Или что вся грязь проходит мимо документов?

– Так хотите, я что-нибудь подпишу?

Бемиш колебался. С одной стороны, два документа действительно требовали подписи государя, – жди потом эту подпись три недели. С другой стороны, а что, если Шаваш будет недоволен? Решит, что Бемиш прокрался в сад, разыскал за спиной Шаваша государя, наговорил ему бог знает что, лишил Шаваша полагающихся для такой подписи знаков внимания и вообще вел себя неприлично.

Бемиш поднял глаза. Император вдруг скорбно улыбнулся и промолвил:

– Простите. Я знаю, что моя подпись немного значит, но я все время забываю, что она может и повредить.

«Господи! – изумился Бемиш, – он все понимает! Но почему же…»

– Я хотел бы сделать вам что-нибудь приятное, – сказал государь.

– Вы… Я видел несколько ваших картин. Можно посмотреть другие?

Государь улыбнулся.

– Пойдемте.

Через пять минут они прошли через государеву спальню в светлую восьмиугольную комнату. Стражники таращили глаза: если здесь, в огражденных покоях, и бывали когда-то иномирцы, – Ванвейлен или Нан, – то, во всяком случае, это было достаточно давно.

Бемиш не обманулся: рисунки государя Варназда были на диво хороши. Может, он не был гениальным художником, скорее всего, даже подражал кому-то из старых мастеров: все рисунки, до единого, были выполнены в традиционной манере, легкой, чуть выцветшей от рождения акварелью, и во всех них было что-то грустное и беззащитное, до удивления гармонировавшее с лицом самого государя страны Великого Света. «Я бы не взял его на работу даже аналитиком», – мелькнуло в голове Бемиша.

Бемиш надолго остановился перед одним из рисунков. Это был вид из окна, – вероятно, дворцового, судя по завитому уголку рамы, – на зимний сад. Огромные пласты мокрого снега пригибали к земле сухие кисти цветов, посередине большой черной прогалины четверо садовников-простолюдинов, нахохлившись, как воробьи, от холода, разжигали костер. Позади костра сиротливо торчало копье. Было видно, что рисовавшему жалко этих людей, но он считает, что ничего не может сделать. Зима. Из года в год. Unfathomable sea, whose waves are years…