– О чем ты хотела со мной поговорить, милая? – Она потянулась за чашкой, стоявшей на прикроватном столике, и сделала глоток. – Мне слегка нездоровится.

– Я хочу, чтобы ты вернула моего отца назад, – сказала я.

Grand-mère высунула руку из-под одеяла и похлопала по простыням возле себя. Я не двинулась с места.

– Моя дорогая, – сказала она. – Я не могу отменить то, что уже сделано. И даже если бы могла, то не стала бы. В конце концов, я почти ничего и не делала.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла я.

– Я лишь слегка его изменила, – сказала она. – Он по-прежнему может ходить, разговаривать с тобой, и он очень дружелюбен. Он может делать все, что делал раньше.

– Но он просто сидит в гостиной, – сказала я. – Он даже не двигается. Я пыталась с ним поговорить, но он только твердит в ответ одно и то же. Все это неправильно. Что ты с ним сотворила?

– Ничего такого, что было бы не под силу тебе, – ответила она. – Хочешь, я покажу тебе, как это делается? От этого тебе полегчает?

– Нет, – сказала я. – Я хочу знать, как все исправить. Я хочу, чтобы он мог делать то, что хочет.

– То, что хочет? Что хочет? Ему нельзя доверять, Элеанор. Я слышала, каким тоном он говорил с тобой прошлой ночью.

– Он раскаялся!

– Как по мне, он не выглядел раскаявшимся. – Я видела, что grand-mère расстроена. – Мне невыносимо слышать, когда кто-то так разговаривает с тобой. Говорит тебе, будто ты лишняя, неправильная, в то время как сам он… – Она вздрогнула, и под кожей на ее шее пробежала рябь, словно там плавала какая-то фигура. – В то время как сам он творил такие отвратительные вещи. Он и твой кузен – это люди, которых вообще не должно существовать на свете. Для таких, как они, в этом мире нет места. Для чего они тут?

Разве человек должен существовать ради какой-то цели? Неужели недостаточно просто жить? Но я все же кивнула; мне было за это стыдно, но хотелось выиграть побольше времени, чтобы подумать. Что мне с ней делать?

– Я не хотела, чтобы ты увидела это так скоро, – продолжала grand-mère. – Но, полагаю, рано или поздно тебе все равно пришлось бы повзрослеть. Я рада, что ты, наконец, поняла, почему я сделала то, что должна была сделать.

Я опять кивнула и с трудом сглотнула. Я вспомнила, что говорила бабушка Персефона. Мои глаза наконец разглядели правду; как будто смотришь на картину, на которой нарисован не то череп, не то две женщины. Grand-mère превратилась в моих глазах в нечто иное. Теперь мне стало страшно.

– И как часто тебе приходится… повторять это? – спросила я. – Чтобы поддерживать его в таком состоянии. – Я надеялась, что мои слова прозвучали так, будто я хочу помочь, стремлюсь научиться.

– О, дело уже сделано, – сказала она. – Он никогда не будет таким, как прежде. Теперь это примерный отец. Покорный и дружелюбный. Думаю, ты постепенно привыкнешь к нему такому. И еще… – Она внимательно вглядывалась в мое лицо, говоря эти слова. – Я подумала, что, быть может, мы с тобой могли бы немного попрактиковаться, чтобы ты была готова таким же образом помочь своему кузену.

Я заставила себя улыбнуться. У меня хорошо получалось лгать; я надеялась, это сработает и с женщиной, которая так хорошо меня знает, в объятиях которой я лила слезы.

– Спасибо, grand-mère, – сказала я. – Как хорошо, что теперь я все понимаю.

Она кивком попросила меня подойти ближе. Я медленно шагнула ей навстречу, а она протянула руку и погладила мою щеку.

– Начнем завтра, – сказала она. – Сегодня я слишком устала. Прошу, оставь меня, чтобы я могла отдохнуть.

Мое тело само начало поворачиваться к выходу.

– Доброй ночи, grand-mère, – сказала я, пока ноги несли меня в зал.

На первом этаже, в пустой кухне, я схватила с подставки нож. И зашагала назад к лестнице, двигаясь все быстрее и быстрее по мере того, как поднималась по ступенькам. Я должна это сделать. И сделать сейчас, пока она лежит без сил.

Оказавшись перед дверью, я остановилась. Хотя не собиралась. Я изо всех сил размахнулась и потянулась к ручке, но моя ладонь замерла, не коснувшись ее. Я даже не могла заставить себя постучать. Я подняла ногу, чтобы попробовать пнуть дверь. Ничего. Вообще ничего. Мне хотелось кричать, но звук умирал, не успев вырваться из горла. Я издала нервный смешок. Разумеется, я не могу закричать. Она же ясно выразилась, что намерена отдохнуть.

Я поняла: мне нужна помощь. Мне нужен кто-то, кто мог бы сделать то, чего не могу я.

И тут я подумала о Луме, вспомнила, сколько раз у нее получалось ослушаться приказов grand-mère. В отличие от меня, она была невосприимчива к силе этой женщины. А ведь она тоже ее внучка.

Я подбежала к спальне Лумы и распахнула дверь. Внутри словно взорвалась бомба: тюбики из-под косметики валялись повсюду, ящики с одеждой были выворочены. Вещей почти не осталось, поняла я. Она что, сбежала, как Лузитания? Но ушла ли она по своей воле?

И тут из леса раздались звуки. Высокий чистый крик Лумы и вой дедушки Миклоша. Они звали Риса. Но тот не мог им ответить. Grand-mère велела ему сидеть тихо и никуда не выходить.

Вернее, она велела только никуда не выходить. А молчать ему приказала я. От одной этой мысли мое лицо залилось краской.

Рис скребся в стену. Мне было запрещено выпускать его, это я знала точно. Но тут я посмотрела на комод. Grand-mère не говорила, что мне нельзя зайти к нему.

Пришлось немного попотеть, чтобы сдвинуть комод. Но, справившись, я увидела дыру в стене: сорванные обои, крошащаяся штукатурка и лицо Риса, скорчившегося с той стороны. Он рычал, обнажив полный рот длинных желтых зубов.

– Ш-ш-ш, – попыталась успокоить его я. – Рис, это я. Всего лишь я. Ты можешь говорить со мной.

– Это все ты виновата, – прошипел он, задыхаясь.

– Я ничего не делала! – возразила я. Эти слова словно ужалили меня; я понимала, что это правда лишь наполовину. – Я не хотела, чтобы все так закончилось!

– Давай, зайди сюда, и я разорву тебя на части.

– Нет, – отрезала я. – Ты не можешь этого сделать. Я нужна тебе, чтобы ты мог избавиться от нее.

– Как?

– Я ведь могу заставить тебя делать всякое, забыл? Может, я смогу заставить тебя побороть ее.

– Тогда выпусти меня, – сказал он.

– Не могу, – сказала я. – Она мне запретила.

– Тогда какой мне от тебя толк?

– Мне придется к тебе зайти, – сказала я. – Придется говорить шепотом, чтобы она не слышала. Но я не собираюсь запрещать тебе делать мне больно, потому что хочу, чтобы ты сам принимал решения. Я тебе доверяю. И, может, ты тоже сможешь довериться мне.