Поэтому я вывернула себя наизнанку и оставалась такой до того дня, когда Люси столкнула меня с лестницы. В тот день я прямо в воздухе обнажила зубы, хотя тело мое осталось прежним. Оказалось, что есть несколько способов провернуть трюк, характерный для моей семьи: изменить себя, натянуть другую шкуру.

Я превратилась в дикое, ни о чем не думающее существо, когда бросилась на нее и повалила на пол с той же легкостью, с какой Лума охотится на оленей в лесу. Обхватив тело Люси руками ногами, я словно почувствовала себя дома: от нее пахло рождественскими специями. А когда я впилась зубами в ее мягкую веснушчатую шею, то ощутила такую спокойную, беззаботную радость, которая иногда накатывает перед тем, как проваливаешься в сон.

* * *

Я проснулась посреди ночи в Луминой постели. Села, не сразу вспомнив, где я нахожусь. В темноте знакомые очертания ее комода и туалетного столика казались дикими зверями. Я встала на ноги и испугалась, зацепив носком что-то на полу: тюбик губной помады. Я потянулась к выключателю, но потом передумала. Может, будет лучше, если никто не узнает, что я здесь.

Я прокралась на первый этаж тихо, не издав ни звука. Я не знала, сколько было времени или где все остальные, и даже не знала, живы ли они вообще. Единственным звуком, доносившимся до моих ушей, был скрип ступенек под моими ногами.

Заглянула в гостиную и испугалась, увидев странную фигуру. Но потом поняла: это отец. Он так и сидел в кресле, скрыв лицо и тело за развернутой газетой. Его руки не шевелились, но я пристально смотрела на них. Я не хотела, чтобы он опустил газету, не хотела смотреть в его пустые глаза и гадать, не наблюдает ли за мной через них grand-mère.

Я проскользнула на кухню. Маргарет там не оказалось. Я сказала себе, что она наверняка просто легла спать. Затем я прошла через всю кухню мимо закрытой двери в прачечную и зашагала к оранжерее. Я знала, что там меня ждет что-то ужасное, но в этом еще нужно было удостовериться. Как же мне хотелось ошибиться.

Кто-то растоптал змеиные лилии.

Растения валялись на земле, их стебли выдернули из почвы, цветы сорвали и растащили на мелкие части, из переломанных листьев сочилась жидкость, которую я планировала собрать в ближайшие дни. Дверь в оранжерею была распахнута настежь, створки покачивались на сквозняке.

Я оцепенела. Это сделала Лума перед побегом? Захотела плюнуть мне в лицо? Я упала на колени и принялась подбирать кусочки лилий, стряхивать с них грязь. Я собирала длинные стебли и складывала их подобие букета.

И тут я заметила кое-что, наполовину присыпанное землей. Большое черное перо, сверкнувшее синим, когда я повернула его в лунном свете. Это было такое же перо, как то, что я нашла на полу бабушкиной библиотеки.

Вороны летели вперед хвостом, так сказал дедушка Миклош. И исчезали во рту у той женщины.

Я должна была убедиться. Я встала, и только тогда заметила, что пол усыпан клочками бумаги.

Карты таро и бабушкина записная книга были разорваны на мелкие кусочки и валялись по всей оранжерее, присыпанные землей, но я узнала бы их в любом виде. Она уничтожила их, чтобы я не могла ими воспользоваться, и хотела свалить вину на кого-нибудь другого. На Маргарет или Луму. Она хотела, чтобы я не доверяла никому, кроме нее.

Мне хотелось разрыдаться. Я подбирала обрывки карт, пыталась сложить их вместе, чтобы понять, можно ли их еще склеить. Но нет. Я упала на колени.

И тут по моей спине пробежало холодное дуновение – холоднее, чем сквозняк с улицы.

– Помоги, – прошептала я. – Мне нужно знать, что она такое.

Клочки бумаги затрепетали и зашелестели по земле, словно под чьим-то невидимым дыханием. Они слетались из каждого уголка оранжереи, пока не образовалась кучка: маленькие кусочки цветной бумаги, фрагменты слов и картинок. Собравшись вместе, они замерли. Я не сводила с них взгляда, в уголках моих глаз начали скапливаться слезы.

– И что мне с этим делать? – спросила я. – Они же все разорваны.

Тишина. Никакого движения.

Я прикусила губу. Что говорила бабушка Персефона? Метафоры. Картам вовсе не обязательно быть картами, верно? Они могли бы быть камнями. Кишками. Обрывками.

Я закрыла глаза и сунула руку в кучу бумаги. Попыталась мысленно сосредоточиться на своем вопросе. Что она такое? Я нащупывала пальцами грубые рваные края, двигала их, разрывала клочки на более мелкие фрагменты, пока не поняла, какую форму они должны приобрести – и не открыла глаза.

Кусочки карт наложились друг на друга, составив новое изображение. Изображение, на которое было трудно смотреть, которое словно шевелилось на легком сквозняке из открытых дверей оранжереи. Пальцы и протянутые руки от туза крови, кружащиеся псы от карты луны, рыбьи хвосты и крылья посередине, глаза, вырванные из каждой карты в колоде, и в центре среди всего этого – черные обрывки, каждый черный фрагмент от каждой карты, сложенные так, что чем дольше я на них смотрела, тем темнее они становились. Кружащаяся дыра, ведущая в никуда. Пасть, способная поглотить целый мир.

Я смотрела на все это, пока не различила звук, доносящийся откуда-то из дома. Скрип большой главной лестницы. Я застыла. Шаги спустились до первого этажа и повернули к кухне.

– Элеанор?

Через кухню и в прачечную. Она найдет меня, это лишь вопрос времени.

– Элеанор, ты меня звала?

Кусочки карт с шумом разлетелись по всей оранжерее и легли там же, где лежали до моего прихода. Я почувствовала ледяную ладонь на шее сзади, ладонь толкнула меня, и я выбежала за дверь – все еще распахнутую, все еще поскрипывающую на сквозняке. Сбежав вниз по невысоким ступенькам, я оказалась на траве. И тут же поняла: если я сейчас побегу через всю лужайку, она меня увидит. Я вжалась в фундамент оранжереи, спряталась в тени между стеной и каменной лестницей.

Ее было слышно там, наверху, слышно было, как она ступает по деревянным половицам оранжереи. Я теснее вжалась в темный угол, зажмурилась и затаила дыхание, мечтая, чтобы мое сердце билось потише. В темноте и в тишине я чувствовала все: влагу с травы, пропитывающую мою одежду, каждую неровность каменного фундамента, малейшее дуновение ветра.

– Хм, – проговорила grand-mère. – Готова была поклясться…

Она обернулась; я слышала шелест ее юбок. Дверь оранжереи громко захлопнулась за ее спиной.

Убедившись, что grand-mère ушла, я вздохнула. И в тот же миг заметила фигуру, несущуюся на меня через всю лужайку.

Лума в обличье белой волчицы, со светящимися глазами и сверкающими зубами. Пока я выбиралась из своего убежища, расстояние между нами сократилось до нуля. Едва я успела открыть рот, как она сбила меня с ног, повалила на траву и схватила зубами за горло. Я чувствовала, как ее зубы впиваются мне в основание черепа. Предупреждение, чтобы я не кричала, хотя мой рот и так уже был полон травы и земли. Сверху на меня приземлилась еще пара лап. Дедушка Миклош, подумала я. И надеялась, что он не решит тут же разорвать мне глотку.